Мари-Бернадетт Дюпюи - Ангелочек

Та завиляла хвостом, поддавшись очарованию голоса Анжелины. Ее глаза смотрели так дружелюбно, что та бросила собаке корочку сыра и небольшой кусок хлеба.

— У меня такое впечатление, что ты охраняешь меня и моего малыша, — доверительно сказала Анжелина. — Подойди ближе, подойди же…

Собака встала и медленно направилась к ней. Анжелина, набравшись храбрости, погладила ей спину. Шерсть была густой, шелковистой.

— Теперь мы друзья, — засмеялась молодая женщина.

Она даже не подозревала, насколько справедливы были ее слова.

День медленно подходил к концу. Молодая мать поддерживала огонь и баюкала своего малыша. Когда спустились вечерние сумерки, она легла рядом с ним и снова дала ему грудь.

— Это, Анри, наша последняя ночь, — вздохнула Анжелина. — Я навсегда сохраню твой облик в своем сердце, я узнаю тебя из тысячи других. Моя крошка, мой дорогой… Я так хочу видеть, как ты растешь, ласкать тебя каждый день. Я не принадлежу к числу тех женщин, которые оставляют своих детишек у ворот монастырей. Твоя бабушка Адриена отнесла более дюжины маленьких невинных младенцев в богадельню Фуа. Там она клала их в ящик и дергала за веревку колокольчика. Монахини забирали несчастного сироту, у которого больше не было семьи. Нет, Анри, твоя бабушка поступала так не со своими детьми, нет… Но иные женщины, которым она помогала при родах, просили ее об этой услуге, и моя мама с печалью в душе проявляла к ним снисходительность и выполняла столь неприятную миссию. Но ты никогда не будешь сиротой, Анри Лезаж! Я отдам тебя доброй кормилице и буду навещать каждый месяц. Спи, моя крошка, спи…

По щекам Анжелины катились крупные слезы. Это последняя ночь, которую она проведет со своим сыном. Она принялась баюкать малыша, напевая самую известную в Провансе кантилену на местном наречии.

Вся в слезах, охваченная бесконечной печалью, она дрожащим голосом повторяла куплеты:

— Где моя любовь? — воскликнула Анжелина. — О, Гильем! Умоляю, возвращайся скорей! Если бы только я могла тебе написать, сообщить, что у тебя родился сын, красивый мальчик!

Собака, почувствовав беспокойство и печаль Анжелины, покинула свое место около огня и улеглась рядом с молодой женщиной. Присутствие животного придало Анжелине сил.

— Я теперь не одна! Ты со мной, славная собака, — сказала она. — И ты греешь меня своим теплом. Прошу тебя, побудь со мной!

Анжелина была готова. Она тщательно убрала пещеру, в которой ничто не напоминало о ее присутствии. Молодая мать даже закопала плаценту, а сверху положила несколько камней. Поклажу она завернула в покрывало, теперь служившее ей мешком. Исчезновение ослицы было серьезной проблемой.

«Я должна была приехать в Бьер на Мине, без всех этих вещей, которые рассчитывала спрятать в кустах. Если я приду пешком, это вызовет подозрение…» — думала Анжелина, спускаясь по тропинке.

Собака, видимо, решившая не разлучаться с ней, шла следом.

— Мне необходимо придумать какую-нибудь историю, — говорила Анжелина. — Я никогда в жизни не лгала, но это ложь во спасение, как говорит папа.

Огюстен Лубе тоже прибегал ко лжи, когда этого требовали обстоятельства. Если заказчик, пришедший за обувью, удивлялся высокой цене, сапожник поспешно говорил, что ошибся. Он не становился богаче, но люди ценили такое отношение.

Двигаясь как можно медленнее, чтобы отсрочить минуту расставания, Анжелина искала решение, которое позволило бы ей оставаться с сыном.

«А если я принесу малыша домой и скажу папе, что нашла его на обочине дороги… — думала Анжелина со слезами на глазах. — Нет, я не смогу удержаться и обязательно дам ему грудь, а это выдаст меня… Я могу пойти к родителям Гильема и сказать им правду. Они не посмеют отказаться от внука! Я буду умолять их, стоя на коленях, нанять меня в горничные, чтобы я могла видеть сыночка каждый день…»

Но от этой мысли Анжелину передернуло. Нет, у Лубе есть гордость!

«Да, у меня нет выбора. Я должна отдать своего малыша женщинам Сютра. Они заслуживают доверия. Мама часто так говорила».

После вчерашнего дождя выглянуло солнце. Небо очистилось от туч и теперь сияло голубизной. Буки, растущие в долине Ансену, окрасились в золотисто-пурпурные тона. Анжелина, в своей коричневой накидке, с розовыми от холода щеками и темно-золотыми волосами, хорошо вписывалась в эту осеннюю картину. Она, выпрямившись, шла вперед. На ее лице была отчаянная решимость.

И вдруг, уже почти спустившись с тропинки, Анжелина заметила ослицу, неподвижно стоящую около двух дубов. Бедное животное промокло насквозь, шкура была вся в грязи. Седло, с прикрепленными к нему корзинами, свисало сбоку. По всей видимости, ослица не была ранена.

— Мина! Как я рада! Готова спорить, что ты обратила волков в бегство. Но, боже мой, в каком ты состоянии!

Анжелина не знала, что делать: она не могла приехать в Бьер на такой грязной ослице. Тяжело вздохнув, женщина положила на землю свою поклажу, устроила сына поудобней и принялась чистить Мину. Собака обнюхала Анри и легла рядом.

— А ты славная собака! — воскликнула Анжелина. — Последи за малышом, я быстро.

Приведя Мину в порядок, Анжелина вновь пустилась в путь. Избавившись от поклажи, она почувствовала облегчение и не стала садиться на спину ослицы, предпочла идти пешком.

Едва Анжелина увидела колокольню Бьера, как дала сыну зарок:

— Мое дитя, моя любовь, сын мой, прости меня! Клянусь, я скоро вернусь и больше никогда не расстанусь с тобой.

Наконец показалось селение и мост через Арак. Река, вспухшая от частых дождей, бурлила. Волны перекатывались через каменистые уступы. Дно реки было усеяно галькой самых разных цветов: серой, желтой, белой…

— Вот мы и добрались, моя крошка, — тихо сказала Анжелина.

Она с грустью посмотрела на дома вокруг церкви. Липа, под которой стояла круглая деревянная скамья, широко раскинула свои голые ветви. Это дерево было посажено в 1848 году в честь отречения Луи-Филиппа от власти и провозглашения Второй Республики. Со стены спрыгнула кошка и юркнула в сарай рядом с домом владельца бакалейной лавки, в которой торговали также и табаком.

— Я здесь не была целый год, — сказала Анжелина.

Справа, напротив таверны, возвышалась мельница папаши Пикемаля.

— Держись! — сказала себе Анжелина с тяжелым сердцем. — Смотри, да это старый Рене де Жаке!