Робин - Проснись, моя любовь

На дне ящика под разнообразным просвечивающимся кружевом и тонкими газовыми сорочками был спрятан небольшой голубой шарик. На дне ящика под разнообразным просвечивающимся кружевом и тонкими газовыми сорочками был спрятан небольшой голубой шарик. Элейн погрузилась еще глубже. Повеяло знакомым запахом. Она вытащила коробочку мыла и пудры, теперь окончательно узнав запах — белый имбирь, тот же, что и на простынях. Отложив коробочку в сторону, она достала из ящика кусок белого шелка, спрятанный чуть глубже.

Внутри что-то находилось.

Элейн аккуратно развернула скользкий материал. Маленький высушенный листочек сломался у нее в руках. Морриган засушила ветку омелы. Элейн поспешно свернула шелковую тряпочку и сунула ее обратно в ящик.

Массивный шкаф был заполнен многочисленными рядами платьев всех мыслимых расцветок и материалов. Элейн потянула за подол желтого атласного платья. Все в оборочках, шнурочках, тесемках и кисточках, оно больше напоминало драпировку, чем предмет одежды — определенно не стиль одежды времен Чарльза Диккенса.

Это открытие не было делом первой важности — сейчас не время впадать в панику, размышляя, что все это значит.

Она поспешно отдернула руку от большой проволочной клетки, спрятанной под платьями.

Подвешивала ли Хэтти Морриган к потолку, если та плохо себя вела?

Наклонившись, она увидела под одеждой выстроившийся в ряд полный ассортимент обуви, который был не хуже, чем у белья.

Внизу шкафа было выстроено в линию бесчисленное количество ящичков. В них находились всевозможные аксессуары, которые леди девятнадцатого века могли только себе пожелать: носовые платки, перчатки, шали, маленькие, напоминающие мешочки, кошельки, шелковые чулки, эластичные подвязки — и абсолютно ничего полезного, чтобы найти ответы на вопросы леди двадцатого века.

Элейн дико оглянулась. Она торопливо подошла к противоположной стороне комнаты, качаясь из стороны в сторону, как неваляшка.

Большая черная Библия, лежащая в центре эбенового стола, была не подписана, такая же пустая и безличная, как и Библии в гостиничных отелях. В верхнем ящике стола находились баночки с чернилами и то, что Элейн классифицировала, как предшественницу современной перьевой ручки. Это приспособление представляло собой наконечник, чуть потолще стальной иглы, вмонтированный в коническую деревянную ручку, подобную тем, что используются в кистях для художников. Там же лежала кипа чистой бумаги, которой Элейн немедленно присвоила статус «туалетная».

Она открыла второй ящик стола и почти засмеялась с триумфом. Затем вынула стопку бумаги и быстро пролистала ее. И практически закричала от ужаса.

Это были тщательные копии, строфа за строфой, почти всех книг Библии Ветхого Завета: Книги Даниила, Книги Исаии, Иеремии, Иезекииля. Почерк был везде одинаковый — мелкий и неуклюжий, резко наклоненный влево.

Элейн аккуратно положила назад исписанные листы и открыла нижний ящик. Он был до отказа забит бесконечными листами, исписанными тем же подчерком — подчерком Морриган. Работа, которая делалась месяцами, возможно, годами. День за днем Морриган старательно переписывала Библию.

Элейн взяла себя в руки, борясь с подступающей к горлу истерикой. Она немедленно представила себе бледное, тонкое лицо Морриган с полными красными губами и темными затравленными глазами, которые разглядывала ранее в глубинах зеркала. Сколько же ей было лет? Восемнадцать? Девятнадцать? Даже у зрелой, тридцатидевятилетней Элейн были свои тайны, укромные местечки, где она прятала вещи, не предназначенные для чужих глаз. Где все те письма, книги, хоть что-нибудь, что бы дало ей ключ к разгадке, кто такая Морриган: англичанка или шотландка, — где это может быть, черт возьми?

Она встала, зацепившись, как слепая, за стол, на котором стоял канделябр со свечами, выглядевшими так, будто их никогда не зажигали.

— И что, скажи-ка, пожалуйста, ради Бога, что ты делаешь?

Сердце Элейн стукнулось о ребра корсета. Она повернулась к двери, схватившись за столик, чтобы удержать равновесие. Канделябр опасно покачнулся, находясь тревожно близко от края.

Хэтти держала серебряный поднос, на котором до этого приносила завтрак. Позади нее Элейн разглядела темный коридор — очевидное доказательство того, что жизнь не ограничивалась четырьмя стенами ее спальни.

В мутных глазах старухи загорелся огонек подозрения.

— Я говорила тебе, чтобы ты писала. Переписывала Божьи слова, чтобы уберечься от дьявола.

Хэтти закрыла дверь.

— Ты была плохой девочкой, но старая Хэтти поможет тебе. Иди и преклони колени в молитве перед Господом. Я не позволю дьяволу забрать твою душу.

Элейн прохромала к нужному месту и опустилась на колени. Тусклое распятие взирало на ее неуклюжие телодвижения.

Господи…

Ни одна молитва не приходила на ум. Элейн облизала губы.

— Молись, девочка, разве я не сказала тебе молиться?

Хэтти поставила поднос на стол и черно-белым вихрем закружила вокруг Элейн. Голову отдернули назад, подбородок оказался зафиксирован на уровне костлявой белой груди.

— Ты — девочка старой Хэтти. — Элейн старалась не двигаться, чтобы лишний раз не колыхать дурной запах изо рта, сконцентрировавшись вместо этого на куске вяленого мяса, прилипшему к испачканному переднику старухи. — Старая Хэтти не позволит тебе погубить себя.

Элейн резко отпустили.

— Сейчас же склони свою голову и закрой глаза.

Темнота.

Холод.

Элейн вздрогнула.

Без предупреждения горячая жидкость полилась на губы и подбородок. Она отдернулась назад, машинально раскрыв глаза.

— Нет, малышка, закрой глаза. Молитва — вот что тебе нужно, и это то, что ты сделаешь. Теперь открой рот. Я не уйду до тех пор, пока дьявол не покинет твое тело. Завтра ты снова будешь девочкой Хэтти. Я не дам лорду забрать тебя.

Завтра.

Удивительная надежда выросла внутри Элейн.

Она закрыла глаза и открыла рот.

Завтрашним утром она проснется на выглаженных простынях. Она и Мэтью будут жевать круассаны от фирмы «Сара Ли» и пить крепкий, горячий кофе. Они заскочат в автобус и будут толкаться в утренней давке.

Обжигающий суп полился в рот, Элейн автоматически сглотнула.

Мэтью выйдет на Мичиган-авеню, Элейн — на Рэндольф, где так трудно переходить улицу перед спешащими автомобилями.

Кусок хлеба протолкнули между зубов.

Все это сумасшествие.

Она и Мэтью часто шутили о том, чтобы перебраться в пригород, дабы избежать городской сутолоки.