Александр Дюма - Полина

Не знаю, чем я был полезен во время всей этой хирургической операции; не знаю даже, что подписал под протоколом; к счастью, доктор Дива, желая, без сомнения, показать преимущество свое пред учеником и превосходство провинции пред Парижем, взял на себя весь труд и потребовал от меня одной лишь подписи. Операция продолжалась около двух часов; потом мы прошли в столовую, в которой приготовлена была для нас закуска. Товарищи мои сели за стол, а я прислонился головой к окну, выходившему на переднюю часть двора. Я стоял так около четверти часа, когда человек, покрытый пылью, въехал верхом во всю прыть на двор, бросил лошадь, не беспокоясь, будет ли кто заниматься ею, и взбежал на крыльцо. Я переходил от удивления к удивлению! Я узнал этого человека, несмотря на перемену костюма и на то, что видел его вскользь: это был тот самый, которого я видел среди развалин выходившим из подземелья; это был человек в голубых панталонах, с заступом и охотничьим ножом. Я подозвал к себе слугу и спросил его об имени приехавшего. «Это господин наш, — отвечал он, — граф Безеваль, возвратившийся из Каена, куда он ездил испросить позволения о перевозе тела». Я спросил тогда, скоро ли он хочет отправиться в Париж? «Сегодня вечером, — сказал слуга, — потому что фургон, который должен везти тело графини, уже готов и почтовые лошади потребованы к пяти часам». Выходя из столовой залы, мы услышали стук молотка: это был столяр, заколачивавший гроб. Все шло по порядку, но поспешно, как ты видишь.

Я возвратился в Див, в три часа был в Пон-л'Евеке, а в четыре — в Прувале.

Я решился исполнить намерение свое в ту же ночь и, если покушение мое будет бесполезно, объявить обо всем на другой день и оставить это дело на попечение полиции.

Тотчас по приезде я занялся наймом новой лодки, но на этот раз два человека должны были сопровождать меня; потом я вошел в свою комнату, заткнул пару превосходных двуствольных пистолетов за дорожный пояс, на котором висел охотничий нож, застегнулся, чтобы скрыть от хозяйки эти страшные приготовления, велел перенести на лодку заступ и лом и сел в нее с ружьем, чтобы иметь предлог сказать, что еду поохотиться.

На этот раз ветер был попутный; менее чем в три часа мы очутились наравне с устьем Дива. Приехавши туда, я приказал своим матросам постоять до тех пор, пока наступит совершенная ночь; потом, когда сделалось темно, направился к берегу и пристал.

Тогда отдал я последние наставления своим людям, состоявшие в том, чтобы ожидать меня в ущелье скалы, спать поочередно и быть готовыми отправиться по первому моему сигналу. Если бы я не возвратился к утру, они должны были ехать в Трувиль и вручить мэру запечатанный конверт. Это были объявление мое с описанием подробностей предпринятой мною поездки и сведения, при помощи которых можно было найти меня живого или мертвого. Приняв эти предосторожности, я повесил через плечо ружье, взял лом и заступ, огниво, чтобы высечь огонь в случае нужды, и попытался отыскать ту же самую дорогу, по которой шел во время первого своего путешествия.

Найдя ее, перешел гору; первые лучи всходившей луны показали мне развалины старинного аббатства; я оставил за собой паперть и очутился в часовне.

И в этот раз сильно билось мое сердце, но более от ожидания, нежели от ужаса. Я имел время утвердиться в своем намерении — не на том физическом побуждении, которое дает храбрость грубую и мгновенную, но на том нравственном размышлении, которое производит решительность благоразумная, но неизменная.

Придя к столбу, у которого спал, я остановился, чтобы бросить взгляд вокруг себя. Все было тихо, никакого шума не слышалось, кроме вечного рева, который кажется шумным дыханием океана; я решил действовать по порядку и сначала копать в том месте, где граф Безеваль, — убежден, что это был он, — закопал предмет, которого я не мог разглядеть. Итак, я оставил лом и факел у столба, вооружился ружьем, чтобы быть готовым защищаться в случае нападения, прошел коридор с мрачными сводами и у одной из колонн, которые их поддерживали, нашел заступ, потом, после минуты неподвижности и молчания, убедившей меня, что я один, решился идти к зарытому предмету, поднял камень, как это сделал граф, и увидел землю, недавно вскопанную. Я положил ружье на землю, копнул заступом и увидел блестящий ключ, взял его; потом закопал опять ямку, положил на нее камень, поднял ружье, поставил заступ там, где нашел его, и остановился на минуту в самом темном месте, чтобы привести в порядок свои мысли.

По всему видно, что этим ключом отпиралась дверь, через которую входил граф, и поэтому, не имея нужды в ломе, я спрятал его за столбом и взял только факел. Спустясь по трем ступеням к двери, находящейся под сводами, я примерил ключ к замку — он подошел; при втором повороте замок отперся, и я хотел уже запереть за собой дверь, как вдруг подумал, что какой-нибудь случай может помешать мне отпереть ее ключом по возвращении. Я пошел назад за ломом, спрятал его в самом далеком уголке, между четвертою и пятою ступенями, и потом запер за собою дверь; очутившись в самой глубокой темноте, зажег факел, и подземелье осветилось.

Я увидел проход, имевший не более пяти или шести футов ширины; стены и свод были каменные; лестница в двадцать ступеней вилась предо мною; сойдя с нее, я продолжал идти по покатости, углублявшейся все более и более в землю, и в нескольких шагах перед собой заметил вторую дверь; подойдя к ней, я прислушался, приложив ухо к ее дубовым половинкам, однако ничего не услыхал. Тогда решил попробовать открыть ее ключом: она отворилась, как и первая. Я вошел, не запирая ее за собой, и очутился в подземелье, где погребали прежде настоятелей аббатства; простых монахов хоронили на кладбище.

Там остановился я на минуту. Видно по всему, что я приближался к концу своего путешествия. Я твердо решил исполнить свое намерение; однако, продолжал Альфред, ты легко поймешь, что эти места произвели на меня огромное впечатление. Я положил руку на чело свое, покрытое потом, и остановился, чтобы прийти в себя. Что найду я? Без сомнения, какой-нибудь надгробный камень, положенный не более трех дней назад?… Вдруг мне послышался стон.

Этот звук пробудил всю мою храбрость, и я пошел вперед скорыми шагами. Но откуда был этот стон? Осматриваясь вокруг, я снова его услышал и бросился в ту сторону, устремляя взоры свои в каждую впадину, но ничего не видя, кроме надгробных камней, надписи которых показывали имена почивших под их кровом. Наконец, придя к самому отдаленному, я заметил в одном углу за решеткой женщину, сидевшую со сложенными руками, закрытыми глазами, длинными распущенными волосами. Подле нее на камне лежало письмо, погасшая лампа и пустой стакан.