Карин Монк - Чужая вина

Джек удивленно посмотрел на нее.

— Вы хотите, чтобы я этим занялся?

— Конечно, тебе нужно немного подучиться, и я буду тебе помогать. Но я уверена, что со временем ты сможешь справляться с этой задачей, если захочешь. Ты явно в ладах с арифметикой.

На лице Джека появилось выражение гордости.

— Я могла бы поручить тебе и другие обязанности, — снова заговорила Женевьева. — Это сильно облегчило бы мне жизнь, но я смогу доверить их тебе, только если ты намерен остаться здесь.

Джек отвернулся. Было очевидно, что он не желает ей лгать.

Женевьева ощутила горькое разочарование. Она так надеялась, что, польщенный доверием, Джек примет ее предложение.

— Ты не должен сразу отвечать мне, — сказала она, стараясь не выдавать своих чувств. — Я не хочу, чтобы ты давал обещание, которое будешь вынужден нарушить. Я только прошу тебя подумать об этом.

— Хорошо.

— То есть ты подумаешь?

— Нет, я останусь.

— Ты уверен?

— Не навсегда, — быстро добавил он.

Джек не желал, чтобы Женевьева думала, будто он собирается до конца дней пользоваться ее милосердием. Но, откровенно говоря, ему очень хотелось остаться. Конечно, приятного мало, когда тебе постоянно указывают, что делать, и поручают чистить картошку, резать рыбу или мыть посуду. К тому же он никак не мог понять пристрастия Женевьевы к чистоте, хорошим манерам и тому подобной чепухе. Но, несмотря на все это, ему нравилось в этом странном семействе воров и изгоев. Впервые в жизни Джек чувствовал, что его охотно принимают таким, какой он есть. Но основная причина заключалась в Шарлотте. Бессильная ярость охватывала его каждый раз, когда он видел ее неуклюже ковыляющей по комнате или растирающей ногу, чтобы она стала меньше болеть. Джек не мог вынести даже мысли о том, чтобы покинуть ее — во всяком случае, сейчас.

— Я останусь на два года — срок моего приговора. Тогда после моего ухода у вас не будет неприятностей с начальником тюрьмы. — Джек не забыл, как забеспокоились дети, когда он сообщил им, что собирается в Глазго. — Пока вы считаете, что я могу быть вам полезен. — Он ясно дал понять, что намерен отработать свое содержание.

Не в силах сдержать облегчения, Женевьева крепко обняла его. Джек застыл, не зная, что делать. От Женевьевы пахло свежей травой. Это совсем не походило на запах дешевых духов, исходивший от его матери. Он закрыл глаза, внезапно ощутив себя маленьким мальчиком, прижимающимся к маме, умоляя не бросать его. Но Женевьева не только не собиралась этого делать, она сама просила его не уходить.

— Спасибо, Женевьева, — прошептал Джек, неловко отвечая на ее объятие, — за то, что забрала меня из тюрьмы и привела сюда. — Смущенный столь несвойственным ему проявлением чувств, он опустил руки, пробормотал «доброй ночи», бегло взглянул на Хейдона и быстро вышел из гостиной.

— Доброй ночи, Джек, — с улыбкой отозвалась Женевьева, закрывая дверь.

Хейдону сразу стало не по себе, когда он наконец оказался наедине с Женевьевой. Поднявшись с дивана, он подошел к камину и пошевелил кочергой дрова, которые в этом нисколько не нуждались. Не зная, что делать дальше, Хейдон ухватился одной рукой за каминную полку и стал смотреть, как пламя лижет сухое дерево.

Теперь он снова был маркизом Рэдмондом — свободным человеком с незапятнанным именем, но недавние события еще служат пищей для сплетен, пока их не затмит какой-нибудь более свежий скандал. К тому же Хейдону все равно было нечем похвастаться — его отец однажды предсказал, что Хейдон не оставит после себя ничего, кроме позора для семьи, хотя старый маркиз не мог себе представить, что его титул будет носить именно младший сын, вечно марающий в грязи имя Рэдмондов.

Хейдона никогда не заботила собственная репутация или святость семейной родословной. Но ему и в голову не приходило, что он влюбится в женщину с моральными устоями Женевьевы Макфейл. Эти устои заключались не в постоянном желании судить весь окружающий мир согласно узким рамкам религии или закона, что с благочестивым удовольствием делали люди вроде жены начальника тюрьмы Томпсона или констебля Драммонда. Женевьева жила по собственным нравственным принципам сострадания и самоотверженности.

Добровольно отказавшись от своего положения в обществе и надежды на легкую жизнь в качестве супруги графа Линтона, Женевьева отдалилась от привилегированного мира, где она росла. И все ради спасения незаконного ребенка горничной, которого любая знатная леди спокойно позволила бы отправить в приют чахнуть и умирать.

Но Женевьева не походила на других женщин ее круга. Ее поведение выглядело странным, с точки зрения отринутого ею общества. В возрасте восемнадцати лет она начала суровую борьбу за существование, потому что в ней нуждался беспомощный младенец. В результате ее оставил жених, от нее отвернулось общество, ранее восторгавшееся ее красотой и очарованием. Она осталась одна — и выстояла.

Общество не могло смириться с тем, что милосердие Женевьевы не ограничивалось тщательно отмеренными актами благотворительности. Вместо того чтобы восхищаться человечностью и решительностью девушки, ее сочли безумной, не понимая, как она могла предпочесть воспитание незаконного ребенка беззаботному существованию супруги графа. Находя искреннюю радость в помощи беспризорным детям, Женевьева спасла еще пятерых. Ею двигало не ханжеское стремление заслужить место в раю. Она помогала другим, потому что в ее груди билось благородное и любящее сердце, не позволяющее ей спокойно проходить мимо чужих страданий — даже страданий осужденного убийцы накануне казни.

Хейдон знал, что недостоин Женевьевы. Что он сделал в этой жизни? Своим легкомыслием и эгоизмом погубил двух человек! Но он полюбил ее так сильно, что с радостью пожертвовал бы всем, лишь бы разделить с ней жизнь и судьбу. Однако при всем желании ему не смыть грязных пятен со своей души. Его постоянно будет терзать память о мучениях невинного ребенка и преданного отца. Как может Женевьева, посвятившая жизнь облегчению чужих страданий, принять такого черствого и эгоистичного субъекта в качестве мужа и отца ее будущих детей?

Женевьева с тревогой наблюдала за Хейдоном, боясь услышать то, что он силился высказать ей. Попав в водоворот событий, поглотивший ее в последние два дня целиком и полностью, она не позволяла себе думать о будущем. Но при виде Хейдона, неподвижно стоявшего у камина с лицом, выражавшим вину и раскаяние, Женевьева поняла, что он собирается ей сообщить.

— Ты уезжаешь, — тихо промолвила она. Хейдон кивнул, не оборачиваясь.

— Завтра утром. Я доставлю гроб Винсента дилижансом в Обан, а оттуда кораблем в Инвернесс. — Он добавил еле слышно: — Хочу проследить, чтобы его похоронили рядом с Эммалайн.