Джоанна Мэйкпис - Королевская пешка

— Могу ли я чем-нибудь помочь вам, Крессида? — мягко проговорила Элизабет. — Я еще в состоянии улаживать кое-какие дела личного свойства. Хотите вернуться ко двору, когда кончится ваш траур? Я была бы счастлива видеть вас рядом.

Крессида медленно покачала головой, ее глаза были полны слез. Какое же одиночество ожидает Элизабет впереди!

— Нет, миледи, я… — Она колебалась, не зная, даже сейчас, можно ли довериться этой женщине, и вдруг решилась: — Я пришла умолять вас… то есть спросить, не могли бы вы получить для меня… разрешение на поездку за границу.

Элизабет внимательно посмотрела на нее:

— Для себя?

Крессида мучительно проглотила ком в горле и опять покачала головой. Элизабет быстро к ней наклонилась:

— Вы хотите помочь кому-то бежать из королевства?

— Да, миледи… до тех пор, пока он не сможет надеяться на прощение короля…

Элизабет все еще смотрела на нее так пристально, что Крессиде казалось, будто она заглядывает ей прямо в душу.

— Для Мартина? — шепнула она, не решаясь поверить.

Крессида склонила голову.

Элизабет откинулась назад в своем кресле, и Крессида почти видела, как в голове ее мчатся мысли; наконец она сказала самым решительным тоном:

— Не надейтесь на прощение, Крессида. Ни король Генрих, никто другой при его дворе ни в коем случае не должен узнать, что ваш муж жив. Нет, не говорите мне, где он. Даже это было бы опасно. — Закрыв рукой рот, она смотрела вдаль, в окно. — Он должен перебраться в Бургундию, к моей тетушке Маргарите.

— Но как, миледи? — страстно шепнула Крессида. — Я надеялась… я молилась о том, чтобы вы сумели помочь мне. Я знаю, он был холоден с вами, но…

— У него были на то свои причины, и хотя меня это порой раздражало, я в то же время понимала его. — Элизабет встала и, подойдя к окну, посмотрела на террасу внизу. — Мне кажется, есть только один способ. Он был ранен?

— Да, миледи. Он… он получил тяжелый удар в голову, и, я думаю, если б не это, он мчался бы навстречу смерти… вместе со своим королем.

— Да. — Голос Элизабет прозвучал хрипло из-за сдерживаемых слез. — Может он пуститься в дорогу, сидеть на лошади?

— Теперь, думаю, да.

— Скоро я отправляюсь в Норфолк поклониться мощам Богоматери Уолсингемской. Буду молиться там о ребенке, наследнике Генриха. Это недалеко от порта Линн. Если его переодеть и изменить внешность, он мог бы ехать в моей свите как один из конюхов. — Поколебавшись, она добавила: — В Линне есть люди… которым мой дядя доверял… которые выполняли для него особые поручения… у этих людей есть свои суда, и они тайно переправлялись во Францию и далее, до Бургундии. Лорда Мартина могло бы незаметно перевезти какое-нибудь такое суденышко. Вы можете известить его?

— Да, миледи. Со мною мой паж и люди отца, но им ничего не известно о… Мой отец не знает, что лорд Мартин жив.

— Так должно быть и впредь, Крессида, я беру вас с собой. Это же вполне естественно. Вы хотите просить утешения у Богородицы Уолсингемской, как я буду молить ее о ниспослании великой благодати. Все уже подготовлено, чтобы я могла выехать через неделю.

Она вздохнула.

— Каким облегчением будет оказаться вдали от испытующих глаз леди Маргарет, матери Генриха, и даже от неусыпного контроля моей собственной матери. По дороге я остановлюсь на ночь в монастыре святого Эдмунда в Бери. Пошлите сказать Мартину, чтобы он там присоединился к моему кортежу. Капитану, возглавляющему мой эскорт, можно довериться полностью, он устроит так, чтобы лорд Мартин заменил одного из моих слуг и дальше ехал с нами. Так он сможет добраться до берега никем не замеченным.

Крессиду известили, что она должна пройти на конюшни женского монастыря, в котором остановилась на ночь принцесса. Все шло точно так, как обещала Элизабет, и притом легче, чем могла надеяться Крессида. Они выехали из Вестминстера в сопровождении двадцати четырех вооруженных людей, большинство из которых носило мундиры покойного короля Эдуарда, отца Элизабет, с его гербом — ярко сияющим солнцем.

На мундирах шестерых сопровождающих красовался красный дракон — герб Генриха, и Крессида знала, что им следует остерегаться этих людей, приставленных, по-видимому, чтобы следить за принцессой, пока она находится вдали от глаз короля. Элизабет, казалось, не беспокоило их присутствие, но она явно отличала своим доверием немолодого капитана эскорта, который, как она говорила Крессиде, был совершенно ей предан.

В эту третью ночь их путешествия они прибыли в монастырь святого Эдмунда в Бери, где Крессиде и Алисе была выделена маленькая, похожая на келью комнатка. У Крессиды отчаянно колотилось сердце в ожидании и тревоге.

В Лестер она отправила юного Филиппа. Мальчик был вне себя от радости, когда услышал от нее добрую весть; Крессида знала: несмотря на его юность, она вполне может довериться ему. Мальчик уже не вернется к ней, пока длится это паломничество. После Лестера она приказала ему ехать в Греттон и сообщить ее родителям, что она согласилась на поездку к святым местам, желая услужить принцессе.

С тех пор у нее не было о Мартине никаких известий. Конечно, она их и не ожидала, но теперь терзалась страхом: а вдруг Филиппу не удалось выполнить поручение или, того хуже, Мартин еще не так здоров, чтобы пуститься в путь? Сердце ее замирало от ужаса, когда она думала о том, что Мартина могли узнать и арестовать при выезде из Лестера или в любом другом месте по дороге к Бери.

Когда Питер Фэйрли постучался к ней, она на радостях едва не кинулась обнять его. Он был одет как слуга, темно-каштановые волосы спутаны, словно неделями не видели гребня, но в глазах светилось торжество.

— Милорд на конюшне. Если хотите увидеться, вам надо немедля идти туда, покуда солдаты ужинают в монастырской кухне, а сестры на молитве.

Она мигом надела фланелевое платье Алисы и тотчас пошла с ним. В воротах конюшни стоял Джек Уэйнрайт, а рядом с ним — Уот Форрестер.

— Все в полном порядке, миледи. Он здесь, внутри. Но встреча должна быть короткой. Вы понимаете?

Она кивнула и поспешила войти в темную конюшню. Там приятно пахло соломой, и сеном, и лошадьми — даже знакомые острые запахи лошадиной мочи и еще более едкий запах навоза ее не смутили.

Поначалу она не разглядела его в густом сумраке конюшни, но тут же он заключил ее в свои объятия, обнял умело и сильно, как прежде, и крепко поцеловал в губы, жадно, требовательно.

Она ему горячо отвечала и, вскинув руки, обхватила за шею и еще ближе притянула к себе его голову.

— О Крессида, любовь моя!

Это был голос человека, изголодавшегося за долгие недели и вот, наконец, увидевшего перед собой изысканнейшие яства. Она бессвязно лепетала ему о своей любви, и он еще крепче прижимал к себе ее тело.