Вилло Робертс - Ценою крови

Мадам Одетта не скрывала своего плохого настроения, хотя и не потрудилась объяснить его причину.

— Ты думаешь, она догадалась? — шепотом спросила Селест у Солей, как только хозяйка снова удалилась в свою спальню.

— Любой догадается, стоит на вас посмотреть! — подтвердила Солей. — Не так уж много счастливых лиц сейчас встретишь. А вы оба просто сияете!

— Я даже не подумала, как она воспримет… это…

— Удивительно, если она нас не вышвырнет вон. Ну, ладно, я мясо в суп положила, а сидеть здесь не намерена. Пройтись не хочешь?

— Конечно, такой чудесный день!

— Выгляни в окно! Все серо, сейчас снег пойдет! Совсем свихнулась.

Они провели всю первую половину дня на открытом воздухе — шли и говорили, говорили. Когда они, проголодавшиеся и слегка замерзшие, наконец направились к дому, то столкнулись с Франсуа. Он широко улыбнулся им.

— Снимаемся. Сразу после обеда.

— В путь, на Мадаваску? — быстро спросила Солей.

— Нет. Погода противная, а дальше там жилья вообще нет. Никаких поселков, ничего. Но я нашел другой дом — на тех же условиях.

— Опять вдова?!

Франсуа, глядя на их лица, засмеялся.

— Да нет, на сей раз вдовец. Он постарше — семьдесят четыре года. Сыновья все разбрелись, присматривать некому. Выходить ему тяжеловато, но самое главное… — тут Франсуа хитро прищурился.

— Что, что такое? — поспешно спросила Селест, опасаясь подвоха.

— Дом побольше этого. Спальня пустая — он там не ночует с тех пор, как жена умерла. И еще есть чуланчик за печкой — вода там, во всяком случае, не замерзает! Ну, скажите, не королевские хоромы?

— А характер как? — Солей жизнь уже научила осторожности.

— На дедушкин похож.

У Солей сразу защипало в глазах при воспоминании о дедушке.

Они и вправду устроились как нельзя лучше. Собраться было делом минуты: вся одежда была на них, только одеяла скатали. Оставшуюся оленину с собой не взяли — что, видимо, несколько смягчило сердце мадам Кормье, которая, впрочем, рассталась с ними без всякого сожаления.

Месье Айотт действительно оказался тихим, безобидным старичком. Он был бесконечно благодарен судьбе, пославшей ему двух молодок, потому что они немедленно принялись готовить и убирать в доме, который он, как сам признался, слегка запустил. Старик был вдобавок почти совсем глухой, что создавало добавочное удобство: можно было спокойно, не стесняясь, разговаривать между собой в его присутствии о своих делах.

Впрочем, кое о чем Франсуа хотел поговорить с Селест и без сестры. Такой случай представился, когда Солей в очередной раз побежала во двор по малой нужде — эти отлучки стали у нее все чаще: ребенок давил. Франсуа, прокашлявшись, начал:

— Я тут спрашивал насчет священника. Конечно, нету. Но люди каждую неделю все равно собираются в церкви, и если парень с девушкой решили пожениться, то они там и объявляют, что будут жить вместе как муж с женой. Ну, а потом, если кюре появится, он благословит, а нет — ну, так и живут. Все равно считается по закону. Потому как в церкви же сказали, значит, святое дело…

Селест сглотнула комок в горле.

— Я буду твоей женой, Франсуа. По-церковному, не по-церковному, мне все равно!

Он широко улыбнулся:

— Вот и хорошо. Завтра суббота, как раз и объявим. Месье Айотту я уже сказал, что ты моя жена.

Вернувшись, Солей увидела, как они весело устраивают себе спальню, ну, а уж ей придется в чулане…

Нет, там, правда, было вполне уютно, только вот если бы еще Реми был с ней! Она услышала смех за стеной, месье Айотт что-то там сказал. На одеяло, которое она стелила, упала слезинка. Нет, она не покажет вида; они не виноваты, что она потеряла мужа; они тоже многое потеряли и заслужили свое счастье. Опять зашевелился ребенок. Все чаще это становится. Время подходит.

"Он не будет видеть свою мать в слезах и соплях, — решила Солей. — Я должна научиться смеяться и петь как ни в чем не бывало".

Она вспомнила, что когда-то находила облегчение в молитве. Повинуясь какому-то внутреннему голосу, она опустилась на колени и склонила голову. Она молилась за здоровье и благополучие ребенка, за то, чтобы вновь найти способ радоваться жизни и наконец, несмело и трепетно, — за то, чтобы встретить Реми.

Молитва не облегчила ей душу. Но, по крайней мере, она сумела выйти из своего чуланчика и не испортить настроение другим, а это было уже хорошо.

Боль наконец настигла Реми — и какая это была боль! Она усиливалась рывками, и через какое-то время он понял, что его несут. Каждый шаг вызывал очередной взрыв мучительных страданий. Реми то приходил в себя, то впадал в забытье, но боль не проходила. В памяти остались обрывки разговоров:

— Тяжелый какой этот ваш Реми!

— Осторожно, тут скользко!

Однажды они вместе с ним упали в ледяную воду. Реми ощутил такой жуткий холод, что подумал — ну, все, он уже на том свете. Но тут послышался чей-то незнакомый голос:

— Ну, теперь ему каюк уж точно! Он и так бы не выжил — с такой дыркой, а после этой купели… Какой смысл его тащить — только задерживаемся…

Донесся звук как от удара, сердитые голоса. Один из них, странно знакомый, проревел:

— Он тебя из тюряги вытащил! Доведи нас до этой лодки, а потом спасай свою шкуру как хочешь, но до того — горло перережу, если еще раз такое скажешь!

И опять темнота. И боль, какая боль! Реми молился, чтобы это быстрее кончилось. Там, на небесах, он наверняка встретит Солей, и эта мысль примиряла его со случившимся.

Но вот он вроде уже на лодке — качается что-то. Как это он сюда попал? Ах да, они бежали к лесу, по ним стреляли…

— Есть чем укрыть? Он так замерзнет до смерти! — Да это Жозеф, точно Жозеф. Хороший парень…

На него что-то накинули, но теплее не стало. Побыстрее бы… умереть…

— Как думаешь, еще есть надежда? Везет ему — без сознания…

"В сознании!" — хотел сказать Реми и не смог.

— Не знаю, — и этот голос знакомый. Симон, Симон де Витр! — Сделаем все. Помоги-ка. Как бы солдаты нас здесь не накрыли.

— Сюда не доберутся. По ночам они на воде как цыплята себя чувствуют. Мы теперь спасены. Скажи спасибо своему другу.

Больше Реми ничего не помнил. Опять — забытье, короткий миг сознания, боль, холод — и постоянное желание: быстрее бы конец…

Он не умер. Они привезли его на семейную заимку, стащили с него замерзшую одежду, уложили в постель. Обложили подушками, сунули под ноги горячие камни.

Вокруг него засуетились женщины.

— Чудо, что он еще жив, — сказала одна.