Мануэль Гонзалес - Любовь и чума

Они были встречены ожидавшим их герольдом[6], который и доложил громко об их прибытии, когда они входили в зал пиршества.

Их приняли так радушно, изъявления дружества, которыми осыпали их патриарх Зосим, аколут[7], великий протаспафер[8] и остальные знатные сановники, казались такими искренними, что и малейшая тень подозрения должна была поневоле исчезнуть.

Оба посланника в одно и то же время спрашивали себя мысленно: не ошибочно ли истолковала Зоя подслушанный ею разговор или не преувеличила ли она опасность, которая будто бы грозила им? Дипломаты еще больше утвердились в своем мнении, когда заметили, что им были оставлены места возле императора, что служило доказательством особенного его расположения. И когда Комнин увидел их, то немедленно приказал своему оруженосцу, стоявшему за ним с золотым жезлом в руках, пригласить их к столу.

Черные невольники, евнухи и немые, стали разносить кушанья на серебряных блюдах, золотые вазы с цветами и чудные испанские и итальянские вина.

Сиани очень сожалел, что его разлучили с Орио, так как знал его бесхарактерность, знал, что когда тот бывает предоставлен самому себе за стаканом, то хватит непременно через край и не потерпит, чтобы его кубок стоял перед ним полным или пустым.

Сиани старался удержать друга в границах благоразумия различными знаками. А Комнин старался всеми силами не позволять этим знакам быть замеченными.

Время проходило с обычной быстротой. Сиани был уверен, что сигнальные огни давно уже зажжены в Пере, и придумывал, под каким бы предлогом выйти из дворца, чтобы не возбудить подозрений. Беззаботный Орио между тем уселся как можно удобнее на софе и весело беседовал с императором, прихлебывая то херес, то хиосское вино. Казалось, что он присутствовал на царском пире, единственно для того, чтобы разрешить трудный вопрос: которому из этих двух вин следует отдать предпочтение?

В эту минуту невольник подал себастократору письмо, которое последний почтительно вручил императору. Мануил встал с тревожным, недовольным видом. Переговорив о чем-то шепотом с начальником варягов, он сделал Орио приветливый знак рукой, улыбнулся ему и вслед за невольником вышел из залы.

— Орио, — сказал Сиани, как только тяжелая портьера опустилась за императором, — пора убраться отсюда, не медля ни минуты.

— Уже? — отозвался Орио, ловко опорожняя свой кубок. — Удивительно, как скоро летит время!

— Я раз двадцать показывал тебе знаками, чтобы ты встал, но ты преспокойно продолжаешь потягивать вино.

— Да, я и не замечал ничего… Когда я пью, то замечаю только дно кубка.

— А в эту минуту сигнальные огни в Пере, может быть, уже погашены.

— Ты так думаешь? — спросил Орио. — Пойдем же в соседнюю залу, откуда видна наша терраса. Если мы опоздали по моей вине, то ты успеешь еще проклясть меня.

— Идем, — сказал Сиани, вставая.

— Подожди немного, дай же допить кубок.

— Ты опять за то же?

— Вот что, Сиани! Ты угостил меня когда-то латинской цитатой, а теперь пришла моя очередь, о чем и предупреждаю тебя.

Проговорив это, Молипиери взял кубок и опустошил его.

— Отправимся, однако, с Божьей помощью, — сказал Сиани, увлекая Орио из зала.

Последуем за императором, чтобы узнать причину его внезапного удаления из залы пиршества.

Мануил торопливо спустился по мраморной лестнице, прошел оружейную палату, где были собраны варяги, отворил небольшую железную дверь, которая с визгом повернулась на своих ржавых петлях, и очутился в низкой комнате. Здесь его ждал какой-то человек, тщательно закутанный в широкий плащ и державшийся в тени.

Сопровождавший императора невольник нагнул факел, чтобы оживить пламя, и вставил его в бронзовое кольцо, вделанное в стену. Затем он вышел, стараясь не поворачиваться к Комнину спиной.

Незнакомец бросился ничком на пол, увидев императора, и пробыл в этой смиренной позе, пока Мануил не приказал ему встать.

— Иоаннис, — произнес император сурово, — я, кажется, запретил тебе показываться мне на глаза. Мы с тобой в расчете: чего ж тебе надо?

— Увы! — простонал далмат, опускаясь на колени. — Чем мог я заслужить гнев вашего величества?

— Объясняться я с тобой не намерен, — ответил Мануил, — скажу тебе только одно: помни, что я презираю шпионов и предателей и положительно не нуждаюсь в твоих услугах.

— Цезарь! Выслушайте меня и не оставьте вашей милостью! — пробормотал Иоаннис, сложив руки с видом мольбы.

— Черт возьми! — воскликнул Комнин с возрастающим гневом. — Мне хотелось бы отправить тебя скованного по рукам и ногам в ваш венецианский сенат, чтобы тебя повесили где-нибудь повыше в награду за измену твоему отечеству.

— Соблаговолите, ваше величество, отказаться от этой фантазии, — возразил Азан с возмутительной наглостью, — я не венецианец, а далмат.

— Так говори же, далмат или венецианец, чего тебе от меня надо? Неужели ты ненасытен? Неужели я давал тебе мало золота за твои подлые проделки?

Иоаннис распахнул свой плащ, отвязал от кушака кожаный мешок и положил его к ногам императора.

— Тут все золото, — сказал он, которое ваше величество приказали мне выдать. Умоляю вас принять его обратно.

— Уж не добиваешься ли ты славы и почестей?

— Нет, ни того, ни другого.

— Чего ж ты хочешь?

— Отомстить за себя, — отвечал хрипло далмат.

— Кому?

— Валериано Сиани.

— Ему? — изумился Комнин. — Что же может быть общего между таким негодяем, как ты, и благородным патрицием Сиани, посланником Венецианской республики?

Иоаннис стремительно вскочил, отряхнул с себя пыль и поднял голову. Зеленые глаза его сверкали в полумраке, а тонкие бледные губы нервно дергались. Это был уже не раб, смиренно распростертый перед своим повелителем, а наглый далмат, отважный авантюрист, пренебрегавший своей жизнью, который осмеливался диктовать условия императору в его собственном дворце.

Комнин стоял несколько минут, окаменевший перед ним, до такой степени удивило его это внезапное, неожиданное превращение кроткого ягненка в кровожадного тигра с железными когтями. Императору стало даже крайне неуютно оттого, что его обманули таким образом.

— Ты такой негодяй, — произнес он, наконец, — что я даже затрудняюсь придумать тебе достойное наказание. Приказать моим невольникам высечь тебя, как собаку? Велеть ли повесить, как изменника, на зубцах башни? Или не будет ли лучше, если тебя затопчут ногами как ядовитую змею?

— Я не могу давать советов своему властелину, — отозвался с дерзким видом Иоаннис, — но я считаю тем не менее долгом сказать вам, что очень неблагоразумно сечь человека, знающего все ваши тайны. Зачем вешать сообщника, который перед смертью может рассказать многое? Зачем давить ногами змею, укус которой влечет за собою смерть? Кроме того, позволю себе заметить следующее: я знаю, что вы еще нуждаетесь в моих услугах, и пришел с целью предложить вам их.