Анн Голон - Триумф Анжелики

— Вы — светлое создание, — повторял Граф де Ломенье, — вы не можете понять этого человека.

— Но вы тоже, Клод, вы тоже дитя света. И вот поэтому-то, я думаю, он вас и любил, он, угрюмый юноша из Дофинэ, он нуждался в вас, вы освещали его жизнь. Он заманил вас в Канаду ради этого. Так не дайте же себя увлечь в мрачные глубины его гробницы.

— Как вы узнали, что он из Дофинэ? — спросил удивленный Ломенье.

— Мне… мне кто-то сказал… я думаю.

Но она знала, что ей известно гораздо больше о детстве Себастьяна д'Оржеваль, и даже больше, чем известно самому Ломенье. А он смотрел на нее с беспокойством и восхищением, словно его снова охватывал страх, о котором предупреждал д'Оржеваль; иногда ему казалось, что она действительно обладает сатанинской способностью предвидения и маккиавелической ловкостью.

— Как бы то ни было, — продолжал он, — можно сказать, что с вашим появлением между нами умерло что-то, что нас связывало с самой юности и помогало нам до того момента жить и направлять наши стопы на пути покорения народов и Божьего промысла.

Оказавшись в Виль-Мери и узнав о его гибели, я осознал свое горе. Я потерял все. Вы покинули меня, и так как женщина, вошедшая в мое сердце была супругой другого, было бесполезно ее у него оспаривать. И он тоже меня оставил, мой брат, которого я предал; он погиб вдали от меня, а я ничего не сделал, чтобы его защитить. Заступаясь за вас я ранил его. Я даже не пытался объясниться с ним. Я не мог рассказать ему о том, чем вам обязан.

И даже сегодня я чувствую себя виновным, потому что готов на все, чтобы получить от вас лишь одну улыбку, дружеский жест, подобный тому, который я помню, это было недавно, вечером. Я не жду большего, уверяю вас, и это абсурдно.

— Абсурдно!.. Почему? Абсурдно то, что вы считаете себя виновным в такой ничтожной вещи… Дружеские жесты согревают сердце. Нам очень приятно осознавать себя окруженными симпатией и не правда ли, что нас ранит чья-то антипатия? Разьве мы имеем право только на неприятности в отношениях с себе подобными? В вашем страхе перед человеческим чувствами кроются гораздо худшие вещи, чем у пуритан и кальвинистов или реформаторов, на которых вы так ополчились.

— Плоть… — начал Ломенье.

Но Анжелика рассмеялась и воскликнула: «Хватит! Хватит поучений!.. Плоть… Это прекрасно. Слава Богу, что мы состоим из плоти».

И схватив его за руку, она подвела его почти к самому краю парапета.

— А теперь смотрите!..

— На что же?

Скала отвесно наклонилась над водой, открывая для обозрения устье Сагенэ. Вверх по течению отливом на широкую песчанную косу вынесло целую флотилию каноэ. Небо было окрашено в золотисто-лимонный цвет и поверхность реки блистала, как китайское озеро.

— Разве красота этого горизонта не волнует вас, священнослужителя? Но подождите немного. Я чувствую, что они уже здесь.

— Кто они?

— Подождите…

В тот же момент они увидели силуэт, скользивший под водой и исчезающий в глубине; потом появились другие в гармоническом танце, похожем на сон. Вот вырос фонтан, нет, целый купол брызг, возникший из глубин моря и обрушившийся на громадный хвост, который с чудовищной силой вырвался и будто бы устремился к солнцу, украшенный парой плавников в форме крыльев.

— Киты!

Зрелище было редкостным. Киты не показывались здесь вот уже полвека. Но случалось, что самки приплывали в ледяные глубины Сагенэ, чтобы произвести на свет малышей, вскормить их в мире и в соседстве с себе подобными.

Анжелика пообещала себе, что однажды она вернется сюда с близнецами, когда они подрастут.

В первый же вечер Жоффрей де Пейрак оставил обед для гостей в кабинете-салоне «Радуги», его охотно и с благодарностью приняли и Реколле, и отважный моряк Сен-Лорана месье Топен, и его сыновья. Все они были изнурены тяжелым днем, почти полностью занятым путешествием по воде, где всеобщей заботой являлась лодка под парусом, подпрыгивающая на волнах. «Вот чертова река, — восклицал Топен гневно и в то же время с уважением. — Этот монстр сожрет нас когда-нибудь…»

Еще раз избежав гибели в бездне, эти труженики реки как-то терялись под резными потолками «комнаты с картами», за большим прекрасно сервированным столом, который искуссно украсил метрдотель Тиссо с помощью своих подручных. Корабль тихо покачивался, и все чувствовали, что под ними толща воды, а не твердая почва; в этом было что-то величественное и тревожное. Река, этот холодный монстр, змея, ползущая впереди и позади них, давала о себе знать, тихо баюкая людей на корабле, как младенца в люльке, да еще чуть плескалось вино в хрустальных бокалах, и рубиновые и золотистые отблески мерцали на стенах, когда пили за здоровье удачливых путешественников.

Анжелика пренебрегала правилами этикета, которые предписывали ей как хозяйке занимать место в центре, напротив графа де Пейрак, и уселась рядом с ним, как если бы сегодня не было гостей.

После долгой разлуки ей хотелось быть как можно ближе к нему, наслаждаясь очарованием его общества. Ей нравилось улавливать запах его одежды, когда он двигался, вдыхать легкий аромат волос, когда он встряхивал головой, ловить теплый воздух его дыхания, когда он поворачивался к ней. Ей всегда хотелось слиться с ним в поцелуе, долгом и тайном.

Было ясно, что для нее было высшим удовольствием находиться под властью его мужского обаяния. Но тем хуже!

Чем больше она стремилась к нему, тем меньше хотелось ей быть с остальными. Однако, такое существование ставило их на пьедестал, напоказ перед обществом, и Анжелике приходилось проявлять громадное упорство и ловкость, чтобы не поддаться формальным законам церемоний, которые подстерегали их на каждом шагу. В этом ей очень помогал Жоффрей, потому что и он стремился как можно дольше оставаться наедине с Анжеликой. Они очень рассчитывали на это, собираясь в совместное плаванье по реке. Но ему не удалось быстро покинуть Таддусак, и вот его уже догнали.

Господин де Фронтенак отправил посланцев к графу де Пейрак, чтобы сообщить о ходе своей экспедиции и поблагодарить его за помощь. Ломенье-Шамбор прибыл, чтобы поделиться своими горестями и сомнениями.

Анжелика решила выпить, чтобы забыть о сердечной боли, которая не прошла полностью при встрече с мужем; причины этой боли сочетались в разлуке с маленькой дочерью и в плачевном состоянии, в котором пребывал ее друг Ломенье.

Ее взволновали рыдания этого человека, война с чистым и бесстрашным сердцем, который как ребенок уткнулся в ее плечо, а его слова, перемешанные со слезами, были подобны эху какой-то жалобы, словно произнесенной кем-то другим.

Она очень бы хотела забыть об этом другом, о Себастьяне д'Оржеваль, который всегда возникал укором в моменты апломба, и мертвый или живой, он постоянно причинял ей самые серьезные неприятности. Она чувствовала себя не в своей тарелке еще и от того, что излияния Ломенье помимо ее воли вызывали жалость, хоть она и не знала, что это ловушка, которой надо избежать. «Он», иезуит и Амбруазина всегда считали, что у нее недостаточно чести и доброты, что она грешница… И случалось так, что она чудом избегала падения.