Ольга Шумяцкая - Ида Верде, которой нет

– Пусть хоть поющие галстуки! Но если появятся дамы в дезабилье, я самолично вызову полицию. Нет, пожалуй, я вызову ее заранее. И кто же финансировал это баловство?

– Господин Бунюэль выпросил деньги у своей мамаши и едва не спустил их в кабачках. Говорят, что это художник будущего! Он и мсье Дали. Их фильма раздвигает границы сознания. Лезвие бритвы вонзается в человеческий зрачок! Критики пишут, что это отзвуки Великой войны.

– Еще один восторженный всхлип – и ты уволен.

– Но, господин Майер!

Вечер, однако, начинался вполне чинно. Голливудская публика оказалась любопытной – фраки, струящиеся платья быстро заполняли фойе кинотеатра «Лючия», над входом в который едко улыбались медные головы двух дервишей: здание построил в начале века один австриец и первый владелец проводил тут сеансы месмеризма.

В фойе был устроен вернисаж фотографий. Обитатели черно-белых четырехугольников бесновались от веселья, бушевавшего в глубине кадров – сложно было понять причину их ажиотажа, но ясно, что происходило нечто удивительное. Потом шли изображения разных часовых механизмов – циферблаты, винтики, зубчики, с которыми мирно сосуществовали чьи-то глаза, носы и уши.

– Вау! Часовая стрелка вместо языка! Как мило! – воскликнула шикарная брюнетка.

– И зубы – шестеренки, милая, – отозвался ее спутник, невысокого роста толстяк, известный комик. – Мне такие весьма пригодились бы, чтобы вчера вечером расправиться в ресторане с отбивной, а заодно и с поваром.

– Прелестно! И что же, икра настоящая?

– Да-да-да, – пропела, проплывая мимо, блондинка с алой розой в волосах.

– Официант, дайте-ка сюда весь аквариум!

Высокий иностранец, похожий на арабского скакуна, наклонился к уху глуховатого приятеля:

– Зря отменили идею лука и стрел – как бы сейчас удивился молодчик, если бы вдоль его носа просквозила стрела. Смерть художественным плебеям!

– Это и есть Сальвадор Дали? – кивала в его сторону блондинка.

– И это все ожидает нас в фильме? – ни к кому не обращаясь, произнес мужчина с набриолиненной челкой, указывая на фотографии.

– О, нэт-нэт, – отвечал набриолиненному красавцу полный иностранец в феске. – Фотографическая панорама посвящена их учителю и кумиру – русскому художнику и режиссеру Дмитрию Пальмину. Он погиб на сегодняшний момэнт. Пять лэт назад. Талант сымфонический, а смэрть нэлэпая – вывалился из крэсла альпийской канатной дороги. Я тоже русский, разрешите прэдставиться – Евграф Анатольев, продюсэр. Фотоснимки прэдоставлены мною. Это целая, знаете ли, исторыя. – Анатольев, беспощадно коверкая английский язык, хотел было рассказать о том, как не поленился объехать дачное селение, где стоит домик Пальмина, нашел нескольких фотолюбителей и за бесценок, а то и обещание государственной благодарности, собрал фотографии.

Но красавец – Дуглас Макс, звезда «Ночи галлюцинаций» и «Женщины, забытой Богом» – уже удалялся, высокомерно покачивая головой.

Официанты фланировали с подносами, уставленными заиндевевшими стопочками с русской водкой.

Анатольев предполагал, что Юрий Рунич, унаследовавший авторские права на «Безумный циферблат», привезет фильмовые пленки из Франции, но тот в последний момент отказался приехать, между тем как Анатольев уже приволок через океан два бочонка черной икры и во время путешествия самолично следил, чтобы вокруг них меняли пластины льда.

В Голливуде у него были свои интересы, поэтому, несмотря на отсутствие пальминской фильмы, он решил не отказываться от приема: икру разложили в стеклянные вазоны, напоминавшие аквариумы, а вокруг разбросали в произвольном порядке молодой вареный картофель. И только водка!

Публика щебетала.

– Значит, господин Дали русский?

– Да нет же, испанец. Фильма посвящается знаменитому русскому.

– Американскую премьеру стоило устроить в Нью-Йорке.

– У Дали есть предложение для Уолта Диснея, поэтому он хочет здесь попетушиться.

– Я все боюсь, что что-нибудь взорвется. Как-то подозрительно тихо. Уверяю, будет подвох!

– Видите стриженую особу в мужском костюме? Тоже русская. Говорят, она снаряжает экспедицию на поиски золотого города инков.

В отдалении от фотографических картин бродила «некая русская особа». Высокая девица, постриженная почти наголо, с крошечным бриллиантиком, вставленным в правую ноздрю наподобие сережки-гвоздика. Она обронила стакан и теперь на ломаном английском извинялась перед старичком Беласко, владельцем склада осветительной аппаратуры, отирая его пиджак.

Старику явно хотелось, чтобы его оставили в покое – ему не нравилось, что девица как-то по-мужицки ухмыляется, к тому же она была без шляпы, и ему было неприятно видеть, как бьется у нее на затылке синяя жилка.

Месяц назад она появилась в Нью-Йорке и шла напролом: непонятным образом организовала собственную пресс-конференцию в отеле «Ритц», появилась на двух балах и получила вспомоществование от местного отделения Красного Креста. Два фонда уже готовились финансировать ее амбициозный проект – путешествие в перуанскую сельву для новых поисков золотого города Пайтити.

Кто-то из журналистов дал ей прозвище «русская амазонка». На приемах она появлялась в мешковатой брючной паре и каждым жестом, поворотом головы, интонацией подчеркивала свою антиженственность, как будто была искренне разочарована в прирожденной стати, осанке, идеальном абрисе черепа и глухом притягивающем голосе.

Уже ходили слухи. То ли она дочь известного специалиста по русской душе Максима Горького, чью пьесу из дикой народной жизни привозил в Нью-Йорк Константин Станиславский, то ли сестра поэта-анархиста Владимира Маяковского, который совсем недавно эпатировал здешнюю публику своим поведением.

Стриженая внимательно рассматривала толпу. Казалось, от каждого, по кому скользил ее взгляд, она отрезала лишнее, прикидывала, пригодится ли ей оставшееся, и равнодушно приступала к изучению следующей жертвы.

Ее тоже изучали.

– Авантюристка? – спросила, указывая на нее, крошка Мэри Пикфорд.

– Скорей всего, – весело отозвался загорелый белозубый Том Микс, звезда многочисленных вестернов. – Но ходят слухи, что в Сибири она раскопала скифские курганы.

– И от скифов переняла манеру носить серьгу в носу.

– Вы можете сколько угодно насмехаться, дорогая моя, но, уверяю вас, после этого приема голливудские модницы начнут носить серьги в самых немыслимых местах.

Мэри фыркнула и, бросив на стриженую девицу презрительный взгляд, отошла.

А из другого конца залы стриженую пристально разглядывал сутулый мужчина в черной накидке и широкополой шляпе.

Кто-то подошел к нему, он шумно расцеловался, чокнулся, однако очень скоро она снова поймала на себе его изучающий взгляд.