Айрис Джоансен - Полночный воин (Хранительница сокровищ)

— Я сейчас засну. — Она проваливалась в темноту. Но на самом деле она просто не знала, как иначе объяснить ту дорогу, по которой отправлялась в царство теней. — Ты не должен прикасаться к нам, пока я не проснусь.

— Позволь перенести вас в замок. Скоро наступит ночь. Я не могу оставить тебя с Гейджем в лесу на траве.

— Ты не должен дотрагиваться до нас! — зло повторила она, закрывая глаза. — Пока я не проснусь.

— Сколько…

Неизвестно, может, никогда. Если ей удастся слиться с Гейджем в одно целое, то не исключено, что он уведет ее за собой, если не сумеет устоять на ногах в этой тьме.

— Сколько потребуется.

Она чувствовала отчаяние Малика, его горе, спускаясь по спирали вслед за Гейджем в зияющую черноту вокруг него. Она отбросила от себя все земные тревоги. В ее мире жил только он. Его, отходящего в мир теней, она должна догнать.

Я иду, милый мой! Подожди меня.

— Как страшно, Малик, они оба словно окаменели! — прошептала Эдвина, глядя на два неподвижных тела, крепко вжавшихся друг в друга, казалось, они слились воедино. — Ты уверен, что они еще живы?

Малик кивнул и, подавшись к костру, подбросил дров в огонь. Он и Эдвина сидели невдалеке от лежавших неподвижно друзей.

— Они живы.

— Прошло несколько часов. — Эдвина старалась сдержать внутренний озноб, когда ее каждая жилка билась наособицу. — Я ненавижу ждать. Что мы сидим без дела?

— Мы сделали все, что смогли.

— Не так уж и много. Только и разожгли костер для тепла да накрыли их одеялом, — нетерпеливо продолжала она. — Но должно же быть что-нибудь еще?

— Если что-то важное и есть, так Бринн делает это. — Он взглянул на неподвижные тела под одеялом. — Тебя мучает чувство вины, что он ранил Гейджа. Ричард преследовал не свою жену, а сокровища.

— Знаю. — Она понимала низменные помыслы Ричарда, но за долгие годы он приучил ее к мысли, что во всем всегда виновата женщина. — Просто… Я люблю Бринн. Но не было бы беды, не появись она в Редферне, когда я болела. И если бы не помогла мне…

— Если бы комета не пролетела в небе, то и Вильгельм не принял бы решения идти в поход на Англию, да если бы я не позволил саксам ранить себя. — Малик невесело улыбнулся. — Видишь ли, можно без конца упрекать себя, оглядываясь на прошлое. Прими все как неизбежное, Эдвина.

— Если я смирюсь, то, значит, я бессильна. Я слишком долго жила в покорности. — Она помолчала. — Как ты думаешь, мы должны отвезти тело Ричарда в Англию?

— Нет, и я не собираюсь выкапывать этого мерзавца!

Эдвина бросила взгляд на лес, где Малик захоронил останки Ричарда, прежде чем пришел за ней.

— Тогда, может, позовем отца Тома из деревни, чтобы похоронить его в освященной земле?

— И дать жителям повод начать охоту на Селбара и позволить им убить спасителя Бринн? — Малик покачал головой. — Я выбираю волка вместо скудной души твоего мужа. Зверь стоит больше.

Эдвина не спорила. Ричард в своей жизни загубил слишком много людей и мог погубить еще этой ночью.

Снова взглянув на Бринн и Гейджа, прижавшихся друг к другу, Эдвина вдруг поняла, что, несмотря на их кажущуюся застывшую неподвижность, в них проявилось что-то живое. От земли шел шум, земля колебалась и вздрагивала.

— Что происходит, Малик? — в испуге прошептала она.

До Малика тоже донесся шум битвы.

— Мне кажется, она сражается с драконами. Боже, не покидай ее!

«Он не послушается меня!» Отчаяние овладело Бринн.

А ей для его спасения необходимо было слиться с ним до проникновения в его память, хотя бы частично.

…Трепетные воспоминания о Гейдже-ребенке, одиноком, дерзком, упрямом мальчишке. Она почувствовала, как ожесточается сердце и крепнет воля Гейджа-юноши. Как умело скрывает он от всех и прячет от себя собственную боль и нужду в материнской ласке!

Хардраада. Его родной отец, избегающий сына, не доверяющий ему. Отец, примите меня! Я стану всем, чем вы хотите.

Я люблю вас, я хочу походить на вас.

Пылающие города, кровь, насилие. Мне больно. Хватит? Примите меня. Я верю вам.

Отказ. Боль. Усталость. Тогда я пойду своей дорогой. Вы не нужны мне. Любовь-ненависть к отцу.

Византия. Слишком другая. Привыкни к ней. Она не более чужая, чем мир Хардраады.

Шелк и корица, темнокожие рабы, бескрайняя пустыня, палящее солнце, верблюды… Малик.

Воспоминания кружились, сменяли друг друга слишком быстро, чтобы их можно было осмыслить. Бринн в отчаянии пробивалась сквозь них, стараясь ухватить их, заставить его слушать ее и услышать.

Прими меня, Гейдж! Я — часть тебя, тебя прошлого, настоящего… и навеки. Пока ты слаб, я сильная. Тебе нужна моя сила, моя жизнь. Возьми ее. Поверь в меня. Воспользуйся мной.

Господь милостивый, услышь меня!

— Твои руки… горячие.

Голос Гейджа.

Бринн пробила себе дорогу обратно, вернулась из его прошлого, из тьмы и приподняла налитые тяжестью веки.

Он смотрел ей в глаза.

— Горячо… убери… их!

Она вдруг ощутила свои руки: они стали горячими, закрывая его раны, их покалывало, они лечили!

Благодарю тебя, Господи!

— Бринн?

— Ш-ш! — Она растопырила пальцы, чувствуя силу, протекавшую сквозь нее. — Это хорошее тепло. Закрой глаза и засни опять.

Он закрыл глаза и через мгновение снова заснул.

Малик наклонился над ней. Она смутно, как в тумане, видела его летучие очертания. Она думала только о Гейдже и о силе, которую перекачивала в него.

— Как Гейдж? — спросил Малик. — Я должен знать, Бринн.

— Лучше. — Она закрыла глаза, погружая свою силу в Гейджа. — Уйди. Дорога каждая минута.

— Как скажешь, — согласился Малик. — Все, что пожелаешь. — Бринн услышала его удаляющиеся шаги и радостное бормотание: «Лучше, она так сказала, Эдвина! Гейдж будет жить!»

Она сидела на каменной приступке у камина и расчесывала волосы.

Гейджу всегда нравилось смотреть, как Бринн проводила гребнем по блестящей их копне. Вспомнилась ночь в палатке в Гастингсе, когда она, смеясь, расчесывала бороду Малику. Огонь отбрасывал золотые отблески на ее светло-каштановые волосы, и в них вспыхивали огненные искорки, в них светилась жизнь и…

Очаг? Камин?

Он помнил только лес и… боль, сильную боль в спине…

— Волк… — Господи, его горло пересохло, шершавый язык еле ворочался, и он почти квакал, как лягушка. Он сделал еще одну попытку и прошипел: — Селбар…

Она замерла с гребнем в руке, а потом посмотрела на него с лучезарной улыбкой.

— Тебе уже пора было очнуться. Ты лежишь уже три недели, и мне нужна помощь. Я уже не могу справиться сама. — Нагнувшись, она налила воды в деревянный кубок. — Попей, и тебе будет легче говорить. Я смачивала тебе губы и заставляла выпивать немного бульона, твое горло еще болит, оно сильно пересохло, но это мелочи. — Она приподняла его голову и, поддерживая ее, помогла ему напиться. — Лучше?