Анна Кэмпбелл - Семь ночей в постели повесы

Он обернулся, но держал свои эмоции в узде.

– Ты знаешь – зачем.

Ради ребенка.

Она покачнулась и ухватилась нетвердой рукой за край каминной полки, чтобы удержать равновесие. Каждый раз, когда она думала, что исчерпала в полной мере всю боль этой любви, обнаруживались новые страдания. Она разрывалась между потрясением и горем.

– Значит, ты не попытаешься простить меня? Даже теперь, когда мы связаны навеки?

Его губы плотно сжались, но трудно было сказать, от гнева или от сожаления.

– Сидони, я не буду жить с женщиной, которой не могу доверять.

– Ты можешь мне доверять. – Она отпустила каминную полку и неуверенно шагнула ближе, хотя напряжение в его теле предупреждало: не дотрагивайся до него.

Смех его хлестнул как плеть.

– Где, черт побери, мой здравый смысл? Разумеется, я могу тебе доверять. Ты доказала, что всецело на моей стороне.

Она вздрогнула от его сарказма.

– Ты же знаешь, почему я сохранила свою находку в тайне.

Нейтральное выражение, которое он с таким трудом сохранял, в конце концов покинуло его лицо. Сердце ее сжалось от чувства вины, когда она осознала, насколько глубоко его ранит разрыв между ними.

– Да, знаю. – Голос его оставался ровным, словно он обсуждал балансовый отчет, а не их совместную жизнь. – И знаю, почему ты скрыла беременность. Ты не идеальна, как я когда-то считал, но и не воплощенное зло. Твои причины даже имеют смысл.

Это должно было прозвучать как уступка, но ее не было.

Боль лишила Сидони способности двигаться. Больно было даже дышать. Судя по тому, как он говорил, она больше никогда его не увидит. Последние унылые месяцы она силилась смириться с таким исходом, планировать жизнь, только свою и ребенка. Теперь же, когда они с Джозефом поженились, перспектива расстаться навсегда была слишком удручающей. Даже при том, что он презирает ее.

Сидони протянула дрожащую руку, желая прикоснуться к нему, но больше желая смягчить страшное одиночество в его глазах.

– Так неужели же ради нашего будущего, ради нашего ребенка ты не можешь попробовать сделать этот брак настоящим?

Джозеф смотрел на ее руку, как на гадюку, обнажившую свои клыки.

– Нет.

Она судорожно вздохнула и решилась на крайний риск.

– Джозеф, я люблю тебя.

Он побелел, отчего шрамы стали еще отчетливее. Сидони почувствовала, как он отстранился от нее окончательно, хотя не сделал ни шага.

– Возможно, до тех пор, пока что-то другое не потребует твоей преданности.

Боже правый, она считала его добрым. Она ошибалась. Дрожа, Сидони ухватилась за спинку кресла, колени сделались ватными.

– Это несправедливо.

– Может быть.

– Неужели ты не хочешь того, что было между нами в замке Крейвен? – Голос ее дрогнул. Она не заплачет. Не заплачет!

Дергающийся на щеке мускул указывал на сильные чувства в не менее крепкой узде, но глаза, которые он устремил на нее, были холодны. Серый лед. Трещинка, сквозь которую на короткий миг промелькнули его страдания, затянулась. Он вновь превратился в непроницаемую гранитную глыбу. Или ледник, летящий вниз с горы, – неотвратимый, разрушительный.

– Это было ложью.

– Нет, неправда!

От его улыбки ее пробрал озноб. Сидони с силой стиснула спинку кресла.

– Теперь это уже не важно, моя дорогая. – Никаких итальянских ласковых слов. Чего бы она не отдала за bella или за tesoro. Он продолжал: – Я не хочу всю оставшуюся жизнь ждать, когда ты меня снова предашь. Ты сделала это дважды. Дважды ты, черт побери, едва не погубила меня. Я не настолько безрассуден, чтобы подвергнуть себя такому еще раз.

– Джозеф, не…

Несмотря на твердую решимость оставаться сильной, Сидони почувствовала, как глаза защипало от слез. Она так сильно обидела его, а он этого не заслужил. Даже если принять во внимание его отнюдь не ангельские планы, когда они впервые встретились, он не заслужил той боли, которую она ему причинила. Ей сделалось плохо от отчаяния и раскаяния.

Не глядя на нее, он направился к двери.

– Желаю вам приятного дня, леди Холбрук.

Холодно поклонившись, Джозеф стремительно вышел.

Джозеф вошел в кричащую, позолоченную спальню замка Крейвен, которая была свидетельницей тех волшебных ночей в объятиях Сидони. Сразу же после того, как оставил свою жену в одиночестве в Меррик-Хаусе, он покинул Лондон. Сломя голову прискакал сюда, подальше от напоминаний, что это его брачная ночь, что если он, черт побери, хочет спать со своей женой, то имеет на это полное право.

Зеркала многократно отразили его – высокого, уродливого, одетого в черный костюм для верховой езды. Он походил на самого сатану. Если бы Сидони увидела его сейчас, разве сказала бы, что любит?

Ближайшее зеркало манило подойти ближе. В нем Джозеф увидел грязного, уставшего мужчину с тусклым безжизненным взглядом. Он и в лучшие-то времена не был красавцем, а сейчас даже лошадей распугал бы своим видом. Он выглядел как человек, которому причинили страшное зло. Как человек, у которого умер лучший друг. Как человек, потерявший интерес к жизни и надежду на будущее.

Он выглядел полной развалиной.

– Черт… – прошептал Джозеф, потому что, если бы он заговорил громко, его самообладание лопнуло бы. Даже здесь, в присутствии одних только бесчисленных зеркал, он не мог позволить себе сломаться.

Не думая, он протянул обе руки и рванул зеркало в позолоченной раме со стены. Это оказалось потруднее, чем он ожидал, но в конце концов зеркало оказалось у него в руках.

Треснувшее стекло искажало его шрамы, но не могло сделать его еще уродливее. Если бы ангел судьбы влетел в эту минуту и наслал на него возмездие за его грехи, он бы приветствовал такую смерть.

В зеркале отразилась искаженная складка рта, а потом что-то похожее на безумие промелькнуло в глазах. Словно наблюдая за собой со стороны, он поднял зеркало и с размаху ударил им о стену.

Звон бьющегося стекла доставил ему удовольствие. Губы скривились в злорадной усмешке, когда он направился к следующему зеркалу, потом еще и еще.

После часа оглушающего грохота единственным зеркалом в комнате осталось то, что висело над кроватью. До него было трудно добраться. Острые осколки усеяли пол. В углу были свалены в кучу, как дрова, обломки позолоченных рам. Оштукатуренные стены обнажились, отмеченные более светлыми прямоугольниками от висевших на них зеркал.

Стоя посреди комнаты, Джозеф огляделся. Как бы ему хотелось вот так растоптать и свое сердце.

Но оно, проклятое, продолжало биться.

Гроза раскалывала небеса в тот вечер, когда Сидони Меррик прибыла в замок Крейвен, вознамерившись крепко ухватить свою судьбу обеими руками.