Светлана Бестужева-Лада - Сандрильона из Городищ

Игорь Александрович Бережко возвращался из отпуска, проведенного в шикарном санатории у моря, в состоянии, охарактеризовать которое проще всего одним-единственным популярным когда-то словом «кайф». Погода все четыре недели была прекрасной, волны морские — ласковыми и теплыми, окружающие приятны хотя бы тем, что не навязывали свое общество… Сброшены лишние (неизбежные к пятидесяти годам!) килограммы, тело покрылось ровным загаром и, главное, хотелось работать. То есть руки сами по себе тянулись к перу, а перо, разумеется, к бумаге.

Но не было в этот момент в распоряжении Игоря Александровича ни пера, ни бумаги. В том смысле, что работать (то есть творить!) он уже успел привыкнуть на компьютере и древний процесс выведения слов на бумаге стал для него абсолютно невозможным. Все равно как добывание, скажем, огня с помощью огнива. Брать же дорогостоящий электронный агрегат на отдых, разумеется, никто не будет.

Мэтр ездил не в дом творчества, даже не в дом отдыха, а в санаторий. Что подразумевало восстановление слегка пошатнувшегося за полвека здоровья. И желание творить как раз и появилось потому, что окрепший организм перестал отвлекать на себя основное внимание хозяина. И тот, понятливый, начал перестраиваться на трудовой ритм.

Даже в поезде, отнюдь не предназначенном для полноценного ночного отдыха, Игорь Александрович отлично выспался. Во-первых, потому, что не поскупился взять билет в СВ — спальный то есть вагон. Название, конечно, еще ни о чем не говорит: по российским дорогам можно пустить что угодно, обозвав это как угодно, и все равно поездка от этого приятнее не станет.

Но на сей раз имело место приятное исключение: вагон шел полупустым, в девяти двухместных купе пребывало от силы восемь человек. Отсюда — покой, тишина и комфорт. Плюс сравнительно вежливая проводница. Чего же боле?

В санаторий Игоря Александровича собирала жена. Поэтому вопроса о хлебе насущном по дороге туда просто не могло возникнуть. Скорее возникал вопрос, успеет ли съесть такое количество высококачественных продуктов. Но вот обратный путь…

Посетив сгоряча вагон-ресторан, на который, собственно, и возлагались основные надежды, Игорь Александрович понял, что есть два варианта. Попоститься до Москвы, что хоть и не очень приятно, но зато полезно. Или все-таки воспользоваться «рестораном», робко надеясь на благополучный для организма исход. Судя по внешнему виду предлагавшихся яств и запаху, исход очень даже свободно мог оказаться роковым. Таким образом, как говорилось в популярной рекламе неизвестно чего: «При всем богатстве выбора другой альтернативы нет».

Поезд стал тормозить и замер. Игорь Александрович выглянул из окна. На здании вокзала красовались угольно-черные буквы «ГОРОДИЩИ». А на перроне происходила суета, обычная для тех случаев, когда на все про все отведено пять минут. Бежали какие-то тетки с узлами, корзинами, ведрами. Курили мужики, вышедшие из вагонов размяться.

«Ничего себе названьице, — подумалось Игорю Александровичу. — Как же себя называют жители этого города? Городяне? Городищенки? И кто вообще может здесь жить, не впадая в дикую, беспробудную тоску? Тут ведь через месяц сопьешься. Или повесишься прямо на светофоре или водокачке».

В эту минуту из коридора в полуоткрытую дверь купе заглянула какая-то женщина.

— Картошечки вареной не желаете? С укропом, теплая.

Пахло действительно очень аппетитно. И снедь в корзине выглядела чистенько. Вот и альтернатива. А цена была, что называется, божеская. Но пока довольный Игорь Александрович доставал бумажник и приговаривал слова «благодетельница», «вдвое подает тот, кто подает вовремя», «прямо скатерть-самобранка» — ну и прочее, что можно было вспомнить из былинно-фольклорных фраз, поезд, как оказалось, плавно набрал ход. Хозяйка картошки тоже спохватилась поздновато:

— Ой, как же теперь? До Скуратова часа четыре без остановок…

В голосе ее подозрительно слышались близкие слезы, чего Игорь Александрович вообще не выносил. Равно как и внезапных житейских коллизий, осложнявших течение его жизни. Нужно было что-то делать. А нежданная попутчица, похоже, вообще слабо соображала, как ей быть.

Игорь Александрович наконец-то глянул на нее — и окончательно расстроился. Перед ним была не провинциальная тетка, которая нигде не пропадет, хоть паши на ней, а худенькая, невысокая девушка. Почти девчонка.

Голова туго повязана нейлоновой косынкой, выгоревшей до непонятно какого цвета, верхняя одежда (а другим словом туалет незнакомки и определить было невозможно: ни «платье», ни «сарафан», ни что-либо еще он не напоминал) тоже не поражала ни кроем, ни расцветкой. Нос покраснел от близких слез, губы дрожат… Сиротка казанская. Золушка российская. Сандрильона из Городищ, проще говоря.

— Ну, ладно, ладно, не надо плакать. Ничего страшного, по-моему, не произошло. Вернетесь домой на автобусе или на электричке. Ходит же тут какой-нибудь транспорт, кроме скорых поездов. Денег на билет я дам, да и за картошку расплачусь. Только перестаньте плакать, ради Бога! К вечеру будете дома…

— К ве-е-ечеру! — простонала сиротка. — Да меня мама убьет, если к обеду не вернусь. Она ни за что не поверит, что я случайно… Да и не знает она, что я к поезду выхожу с картошкой.

— Здрасьте вам! Это что — тайна? Вы же картошку продаете, а не… гм, да… не водкой спекулируете.

— А ей все равно, какие деньги отбирать. Узнает, что у меня свои появились, — отберет. Да еще и побьет…

— Да что вы мне страшные сказки рассказываете?! Побьет, убьет, отберет… У вас что — мачеха? Как в сказке? Знаете что: сядьте для начала. Не будем же мы с вами четыре часа стоя общаться. Сядьте, давайте вместе поедим, и вы мне все толком расскажете…

И тут Игорь Александрович осекся. Полноценный отдых плюс фактор внезапности сыграли с ним злую шутку. Он, пуще огня боявшийся «разговора по душам» и с наиближайшими-то людьми, включая жену и сына, вдруг влезает в затянутую беседу, душеспасительную к тому же, с абсолютно незнакомой деревенской девчонкой. Да какое ему в конце концов до нее дело? Совершеннолетняя, надо думать, вот пусть и выметается из купе в коридор, а еще лучше — в тамбур. И там решает свои проблемы. Сама ведь зазевалась, не он ее завлекал…

Появление проводницы в свете этих размышлений показалось Игорю Александровичу перстом Божьим. Сейчас все и решится, к обоюдному удовольствию, а он останется один и спокойно доедет до Москвы. Картошки поест, чаю попьет. В окошко, наконец, посмотрит на Россию-матушку.