Николай Сухомозский - За гранью цинизма

— Пассажиры рейса 4632, следующие до Ташкента и Киева, приглашаются на посадку к выходу номер три!

Спустя три часа. Квартира Бородача.

— Мама! Мама! — крикнул, едва закрыв дверь за разносчиком телеграмм, Задерихвост.

— Ну, что там случилось достойного того, чтобы среди ночи поднять меня с постели? — проворчала та.

— Вааля прилетает! Насовсем!

— Правда? — охнула старуха.

— Самая что ни на есть! Вот телеграмма! Так что отныне нас будет трое.

— Как я рада, сынок!

— А там и четверо, и пятеро, — не унимался неестественно возбужденный Бородач. — Я ведь знаю: ты уже внуков заждалась.

— Заждалась, что уж греха таить, — всплакнула та.

— Давай костюм и галстук. Мчусь в Борисполь!

— Но ведь еще не время, сынок! Поедешь позже!

— Что ты, мама?! Такой день, то есть, — он растерянно посмотрел на часы, — ночь… Лучше я посижу в аэропорту. Не отговаривай меня, все равно у тебя ничего не получится.

— Ну, и ладно! Не задерживайтесь только нигде, езжайте сразу сюда. Я приготовлю любимые Валей манты.

Димка сладко сопел в своей кровати. Елена стояла перед трюмо, расчесывая волосы. Присела на пуфик, обхватив голову руками. Ну какая же она глупая, несмотря на далеко не девичий возраст…

К чему эта игра в кошки-мышки, которую она не от большого ума затеяла с Бородачем? Кому нужен «эксперимент», затеянный ею не без участия Людмилы с Верой?

Не лучше ли было с самого начала подойти и сказать прямо: «Так, мол, и так, я догадалась, что сумасбродные письма в мой почтовый ящик бросаешь ты. И если чувства твои — серьезные, давай говорить откровенно. Мы же не несмышленые дети, каждому давно уже не семнадцать. Жизнь и без того запутана и коротка, чтобы тратить ее на никому не нужные ребусы».

Долгим взглядом посмотрела на зачмокавшего во сне губами Димку. Как хорошо, что он у нее есть — это хоть как-то оправдывает ее собственное существование. Но парень ведь скоро вырастет, женится, и она вновь останется бобылкой.

Одиночество — одно из самых страшных (если не самое страшное!) испытаний, из существующих на земле. Живешь, как будто в антимире. Все люди после работы спешат домой, а ты отнюдь не радостный момент всеми правдами и неправдами оттягиваешь. Все с нетерпением ждут выходного, праздника, а для тебя это — пытка: куда себя деть? Другие с удовольствием ходят в гости, а ты боишься. Боишься собственной ненужности, косых взглядов ревнивых жен, приглашений — в большинстве своем, ты это прекрасно понимаешь, из жалости — на танец.

Скорее бы наступило завтра. День, который может многое изменить. Хорошо, что ее несколько циничные эксперименты сегодня закончены. Впрочем, не это, в конечном счете, главное. Оно — в другом.

Ослепительной искрой в мозгу вспыхнула и угасла мысль.

Завтра… Она… Признается… Ему… В любви…

— Все, улеглась. Врубай свет!

Под потолком вспыхнула лампочка, выхватив из темноты фигуры трех недорослей лет по пятнадцать. На столе лежали сдвинутые на самый дальний край тетради, учебники. В центр полированной поверхности рыжеватый подросток бережно положил мощный бинокль.

— Молодец, Кривой, что достал эту штуковину! Вещь — что надо! Закачаешься!

— Да уж — не туристическая труба, фуфло, которое в прошлый заход притырил Пряник! — поддержал кореша второй, крепыш с претензией на усы.

— Не в этом цимус, старик! — чувствовалось, заправляет здесь он, рыжий. — Ты видел, как она металась? Как кошка, засосавшая, как минимум, сто граммов валерианы. Замуж, поди, приспичило дуре набитой! Хохма, что надо.

— Телкам расскажем — от смеха обоссутся, — захихикали «Усы».

— Молоток Кривой — развлечение придумал классное!

— Да уж, психолог! Представляешь, как ей интересно, кто же это в нее так втрескался, что такие письма пишет. И не догадывается, что это наш будущий журналист старается. Так сказать, экспериментируя, оттачивает перо.

— Кенты, хватит базарить! — оборвал рыжий. — А ты, «журналист», быстрее за перо и бумагу. Да побыстрее сочиняй, что-то уже покемарить охота. Тема очередного задания, думаю, ясна. Будете уходить, не забудьте бросить письмо в ее почтовый ящик. И — всем привет! Я пошел бай-бай.

Паркеровское перо беззвучно скользнуло по мертвенно-бледной бумаге…

Избыток пищи мешает тонкости ума (лат.).

О мужчине и женщине, встретившихся в уединенном месте, никто не подумает, что они читают «Отче наш».

Число глупцов бесконечно (лат.).

Кто успевает в науках, но отстает в нравах, тот больше отстает, нежели успевает (лат.).

Ученым и поэтам все дозволено (лат.).