Владимир Дэс - Беседа вечером у гардероба (сборник)

В этом для него не было ничего необычного, за исключением одной детали. В зеркальном отражении ее милого животика он не обнаружил… пупка.

Подумав, что это с зеркалом неладно, он нежно позвал ее. Ева повернулась и… Живот ее был гладок, пупок отсутствовал.

Потом он долго пытался выяснить у нее, куда он делся? Ева опять смотрела на него удивленными глазами и отвечала жалобно, что пупка у нее никогда не было и быть не могло. И что никто ее не рожал, что таких, как она, просто создают.

Как создают и кто – она не знает. А затем жалобно попросила не мучить ее больше. Если она его не устраивает, она уйдет, лишь бы он не волновался, не терзал себя и ее тоже.

Павел Николаевич, взбешенный всеми этими недомолвками и идиотскими загадками, в сердцах крикнул:

– Катись на все четыре стороны! Только ведьмы мне в доме не хватало!

Ева вмиг оделась, хлопнула дверью и исчезла.

Павел Николаевич еще походил немного по комнате, попыхтел, а затем, предположив, что Ева где-то во дворе пережидает его вспышку, оделся и не спеша вышел на улицу.

Улица и двор были пусты. Пустым был и этот день, и следующий, и эта педеля и все другие.

Ева пропала.

Эта единственная размолвка и исчезновение Евы так сильно скрутили Павла Николаевича, что он, враз постарев, стал еще угрюмее. Переживал, страшно переживал одинокий холостяк эту свою пропажу. Он искал Еву везде, где вообще можно найти человека или то, что от него иногда остается.

Наконец он понял, что потерял ее навсегда. Как он себя клял за ту утренюю сцену!

– Подумаешь, пупок. Люди без рук и ног живут, а ему, болвану, – при этом он имел в виду, конечно, только себя, – какой-то пупок понадобился.

Так он часто теперь разговаривал сам с собой, шатаясь по комнате из угла в угол.

Дни, прожитые с Евой, казались ему уже далекими и нереальными, и сама Ева, так вдруг возникшая из ниоткуда и так же внезапно исчезнувшая в никуда, казалась существом из какого-то другого мира. И только напоминания знакомых, да вещи, оставленные Евой, не давали ему усомниться, что все это было взаправду.

Вот так Павел Николаевич опять стал холостым.

Вот иду я в темноте.

К цели.

Идти трудно – путь-то незнакомый. Никто до меня им не ходил.

Но я уверен, что идти надо. И только вперед, только прямо. Если не собьюсь с пути, там, впереди, должен быть свет. Так что это движение вслепую – осознанная необходимость.

И я иду.

Упорно. Твердо. Прямо.

Но вдруг ощущаю, что иду не один, что рядом кто-то пристроился. Тоже идут. Вроде как бы и вместе со мной, но в то же время где-то сбоку и сзади. Прислушиваются, как я иду. А иду я нормально. Прямо.

Но вдруг уперся во что-то. Потрогал руками – стена.

Сзади шепчут:

– Разбегись – и лбом. Пробьешь. Вон ты какой большой и сильный.

Мне приятно это слышать.

Разбежался и – тресь!

Чуть не помер.

Полежал немного, отошел.

Плюнул на этих советчиков и стал проход в стене искать.

Осторожно и не спеша.

Руками, не головой. И нашел.

Миновал стену и снова вперед. Попутчики – следом.

И вдруг они подняли меня на руки и понесли. Зачем, непонятно. Сил у меня полно. Ноги ходят. Но ехать – не идти.

Решил, пусть немного понесут.

Но вскоре чувствую: они там внизу что-то завозились, заворчали, что сел, мол, им на шею и поехал. Я обиделся: сами подняли, а я виноват. А когда хотел слезть с них, не дали. Только стало меня после этого мотать из стороны и сторону. Поволокли меня вначале вправо, потом влево. Опять вправо, а потом уж совсем влево, круто влево. Я забеспокоился: дороги ведь не знают, как бы с намеченного пути не сбились.

Плюнул на все протесты, спрыгнул.

Пошел сам.

Легко и быстро. Но слышу; опять попутчики догоняют.

Подбежали. Идут рядом.

Поддерживают меня под локотки, а некоторые даже подщекотывать стали. Это, значит, чтобы веселее идти было. И так расщекотали, что я остановился и давай смеяться, что было сил. И вот мы все стоим и хохочем и хохочем. Сам смеюсь, а чувствую – довольно.

С этим смехом так в темноте и останешься, никакого света не увидишь и до цели не дойдешь.

Собрал волю в комок, оборвал смех и – вперед. Но уже подустал.

Присел отдохнуть.

Вдруг чувствую – щиплет кто-то. Отмахнулся. Но опять щиплют. Потом тумака в бок получил, а когда приподнялся, то и пинка вслед.

Оказывается, это мои попутчики меня подгонять стали. Им, видишь ли, показалось, будто я медленно иду, не так быстро веду их к цели.

А кто их звал? Сами ко мне пристроились.

Тогда я собрал все свои силы и – бегом.

Но оказалось, напрасно. Они успели вцепиться в меня и повисли, как пиявки. И я, может, от усталости, а может, от невнимательности, споткнулся и упал.

Растянулся со всего маху.

Ногу сильно зашиб.

Но и мои непрошенные попутчики с перепугу отцепились от меня.

Иду, хромаю. Переживаю, что так получилось.

И вдруг вижу: впереди забрезжило.

Кое-кто из идущих рядом, завидя мерцание, тут же сорвался и вперед.

Но не все.

Многие остались со мной – помогать идти. А те, кто вперед умчались, скачками, скачками, дальше – больше, то вправо, то влево – пропали, сгинули куда-то с нашего пути.

А путь-то все ухабистее становится, ладно, хоть немного посветлело.

Но как ни осторожно шел, не угадал, в дерьмо вляпался. Видимо, те, что умчались вперед, перед тем, как окончательно метнуться в сторону и пропасть, нагадили нам напоследок.

Ну, да ничего. Меня уже этим не возьмешь.

Почистил ботинки – и к цели. Тем более, все светлее и светлее становится.

Чувствую, близок конец темного пути.

А может, этот конец – начало нового пути к новой цели?

Что ж, я не боюсь.

Все время в темноте шел – и дошел, а уж при ясном свете точно дойду.

Хотя и понимаю, что поначалу будет трудно: очень долго в темноте шел, как бы на свету не опозориться. Но это опять же не главное.

Главное – мрак позади, цель реальна и иду я к ней осознанно.

Когда меня спрашивают о перспективах кино в будущем, я отвечаю, что его нет.

Нет не в том плане, что кино не будет, кино будет, но оно будет не совсем то, каким мы его привыкли видеть. Хотя видеть мы будем все тоже – это картинки перед глазами и звуки перед ушами, но делаться кино будет иначе, совсем не так, как оно делается сейчас.