Виктория Уолтерс - Вторая любовь всей моей жизни

– Я думал, мы договорились избавиться от них, – произнес он.

– Это не выходит у меня из головы, – ответила я, мысленно возвращаясь к молодому журналисту, который в этом же баре брал у нас интервью, чтобы опубликовать его в номере к пасхальной ярмарке, запланированной на эту субботу.

Эмма вырвала газету из моих рук.

– Не могу поверить, что ему хватило нахальства, – прорычала она.

Мне не нужно было видеть статью, чтобы помнить, что в ней. «Мисс Уокер не написала ничего нового за последние два года, и не похоже, что мы увидим какие-либо работы этой талантливой женщины в будущем, так что поспешите в ее магазин на ярмарке и купите оригинальную Уокер, пока не поздно».

– Мне жаль, Роуз, – в сотый раз повторил Джо, с ужасом глядя на газету, – я просто хотел дать ему понять, как горд, что ты участвуешь в ярмарке в этом году после всего, через что ты прошла. Насколько все мы горды.

– Он перекрутил все твои слова! – негодовала Эмма, пытаясь успокоить его. Я знала, как Джо переживал из-за статьи. Она скомкала газету. – Мы все очень гордимся тобой. И статья этого не изменит.

Два года назад мой мир перевернулся с ног на голову.

Я больше не была известной в Толтинге художницей. Вместо этого я приобрела известность в роли, которую раньше не могла даже представить, – двадцатичетырехлетней вдовы.

Апрельская погода дарила тепло, а значит, Толтинг начал свое превращение из неприметного прибрежного городка в популярное туристическое место. Таковым его делала полоса золотого песка и – что важнее – отличные волны для серфинга. Наша пасхальная ярмарка всегда была одним из моих любимых мероприятий, но прошлогоднюю я пропустила, не в силах представить себе участие в ней без Лукаса. В этом году впервые за десять лет мне предстояло участвовать без него, и я готовилась смириться с этим. Я все еще не была уверена, что ярмарка в одиночестве мне под силу, но нужно было продать последние картины.

Осколки прошлой жизни.

Я не видела иного способа вернуть саму себя. Мне нравилась ярмарка, и я решила снова принять в ней участие. Она была самой сутью жизни в Толтинге, а жить в другом месте я не хотела. Предыдущие два года испытывали на прочность мою в этом уверенность.

Дверь бара с размахом открылась, вошла группа туристов, шумных и привлекающих всеобщее внимание. Благодаря синоптикам, пообещавшим теплую погоду на эти выходные, ярмарке было суждено принять очень много посетителей, а в гостинице «Толтинг» и всех окрестных мотелях были раскуплены все номера.

Вероятнее всего, эту компанию заманили сюда волны. Я разглядела в них жителей большого города, банковских служащих или кого-то в этом духе, приехавших сделать паузу и выпустить пар. Их наряды казались по-серферски небрежными, но выглядели дорого. Такие могли и не выбраться к морю или сделать это лишь раз – чтобы сделать фотографии и похвастаться друзьям на Фейсбуке.

– Ну вот, началось, – проворчала миссис Моррис, подходя ко мне, чтобы забрать свои сумку и пальто, и, сощурившись, глядя на приезжих.

Ее кафе служило галереей для моих картин с тех пор, как я была подростком, но после ремонта, сделанного перед многолюдным туристическим сезоном, места для них не нашлось. Это дало мне прекрасную возможность освободиться от них.

– Всегда вздыхаю с облегчением, когда это все заканчивается, – добавила она.

Миссис Моррис была еще одной местной знаменитостью. Ей было около семидесяти, но никто не знал ее точный возраст, и у нее, кажется, никогда не бывало дней рождения. Ее единственная дочь переехала куда-то на север после замужества, но внучка Аманда жила здесь с ней.

– Это будут беспокойные месяцы, – уклончиво ответила я.

Миссис Моррис являла собой пример типичной жительницы Толтинга. Любимым нашим занятием было жаловаться друг другу на то, как каждый туристический сезон город наполняют приезжие, хотя все втайне были этим довольны. Среди прочего я любила Толтинг и за эту эксцентричную особенность местных жителей. На самом деле я никогда не была против туристов, оккупировавших город все лето и весь сентябрь. «Добро пожаловать!» – все, что я думала по этому поводу.

– Все закончится раньше, чем вы успеете осознать, – утешил ее Джо, подмигивая мне.

Я точно знала, насколько вырастает уровень доходов бара в сезон. Джо был дядей Эммы, а потому я знала его всю свою жизнь. Он давно отпраздновал шестидесятый день рождения, копна непослушных седых волос и пивное брюшко были постоянными объектами шуток Эммы. Я проработала на него восемь лет, и он тешил себя мыслью, что заменил мне отца. Он часто наведывался ко мне, чтобы «кое-что починить», а на самом деле просто проведать. В его компании невозможно было киснуть из-за статьи, я была просто вынуждена отложить ее и надеяться, что Эмма права и с ее помощью я точно распродам все оставшиеся картины. И умалчивать о главной причине, которая не давала мне разозлиться на журналиста: я боялась, что он окажется прав в том, что это мои последние проданные картины.

– Нам лучше приняться за работу, – сказала Эмма, протягивая мне руку по пути в подсобку, куда мы направились, чтобы надеть передники с надписью «Бар Джо». Ее каблуки стучали по деревянному полу, а каштановые кудри до плеч подпрыгивали при ходьбе.

Бар был совсем небольшой, но место нашлось и для нескольких отдельных кабинок, были и столики на открытой террасе, хотя из-за прохладной погоды их выбирали только курящие. В интерьере было два цвета – темное дерево и беж. Ничто не менялось с тех пор, как мы с Эммой привели в порядок это место, начав работать здесь, когда нам было по восемнадцать. Все, что мы узнали от Джо, – это что летом приезжают туристы, в основном молодежь, а значит, в баре должна быть музыка. И в основном это были «Битлз». Чуть слышно. Он считал, что это делает бар уютнее. На самом деле ему не стоило волноваться, ведь помимо гостиницы «Толтинг», цены в которой были много выше, и рыбного ресторана на пляже, это было единственное место, в котором продавали алкоголь, а потому мы практически всегда были обеспечены клиентами.

Вскоре бар заполнили посетители. Мы с Эммой кружили от столика к столику, разнося напитки и принимая заказы. Джо стоял за барной стойкой. Для меня было загадкой, как Эмма может носить каблуки всю ночь: мои ноги в балетках уже изнывали от боли. Что я любила в этом баре – так это то, что он был центром жизни Толтинга. Я всегда была в курсе всех новостей. Конечно, было мало приятного, когда темой новостей стала я сама, но сегодня, кроме нескольких излишне теплых улыбок и жалостливых взглядов, которые мне дарили посетители, разговоры были легки и ненавязчивы.

Компания туристов вскоре начала нас беспокоить. Крепость напитков и частота повторов сделали приезжих раздражающе шумными и беспардонными. Скрепя сердце я отправилась убирать их стол по окончании трапезы.

– Ты местная, дорогуша? – спросил один из них. Он был примерно моего возраста, коротко стрижен, белая футболка открывала взгляду волосы на груди.

С этими словами он наполовину выскочил из-за стола, пытаясь достать меня, но выпитое лишило его ловкости. Приятель толкнул парня локтем: «Зря тратишь время, посмотри на кольцо», – заплетающимся языком промямлил он. Они все уставились на мою левую руку. Проследив направление взглядов, я сжала стакан так сильно, что побелели костяшки пальцев.

Я покачала головой:

– Иначе у тебя обязательно был бы шанс.

– Ха-ха, приятель, ты попался! – громко расхохотавшись, выкрикнул кто-то из компании.

Они продолжили свой пошлый обмен шутками, а я поспешила убрать со стола и ретироваться. Эмма мгновенно очутилась рядом и забрала один из стаканов, хотя я без труда могла бы нести все шесть.

– Они и ко мне подкатывали чуть раньше, – сообщила она, толкая меня в кухню и отбирая стаканы. Она наклонилась, чтобы поставить их в посудомойку, я оперлась о барную стойку, чтобы перевести дыхание. – Представляешь, что сказал бы Джон, будь он здесь?

Муж Эммы Джон был самым добродушным человеком из всех, кого я знала.

Я на секунду закрыла глаза.

– Забирайте на здоровье?

Эмма выпрямилась с широкой улыбкой.

– Это точно! Ты сама-то в порядке?

Подруга внимательно посмотрела на меня, пытаясь обнаружить признаки плохого самочувствия. Она всегда так делала. Познакомились мы в начальной школе, когда она села рядом со мной в первый день и целую минуту пристально смотрела на меня прежде, чем сказать, что у меня странная прическа. Дернув меня за одну из косичек, она засмеялась. «Мне нравится, что ты не из крутых», – безапелляционно заявила она, после чего заплела свои волосы в такие же косички. С тех самых пор мы не разлучались.

Эмма посмотрела на мои длинные светлые волосы, собранные в пучок, как и всегда, когда я работала, на темные круги под глазами – результат бессонных ночей, охватила взглядом и мою худощавую фигуру, которая стала чертовски более худощавой за последние два года. Она нахмурилась, а я спросила себя, что осталось от той Роуз, которую она знала.