Телохранитель - Мари Князева

Азиз вздрагивает от такого обращения.

- Но зачем ему жениться на вас, моя... Марьям?

Кажется, у него появляется новая привычка - называть меня своей. Она нравится мне куда больше "госпожи".

- Для фасада, мой Азиз. Для фасада.

Щёки телохранителя темнеют, как и глаза - если только чёрный может чернеть.

- А вы?! - почти кричит он. - Разве у вас нет права голоса?! Вы свободный человек! Никто не может заставить вас выйти за нелюбимого..!

Соглашаюсь:

- Никто. Кроме отца.

Азиз шумно сглатывает. Кивает:

- Хорошо. Я понял. Нужно убить Айрата Бакира. Я сделаю это.

Он произосит это спокойно, серьёзно, без малейшего намёка на шутку. Глупую, несмешную, идиотскую шутку. Я вздыхаю:

- Не говори ерунды.

- Я абсолютно серьёзен. Этот брак угрожает вашему психическому, а значит, и физическому здоровью. Мой долг - защитить вас.

Я поднимаюсь из кресла и хватаю его за ворот рубашки:

- Азиз, прекрати нести чушь! Ты меня пугаешь!

- Больше, чем замужество?

- Ты тут ни при чём! Это моя проблема и я не намерена впутывать тебя! Хочешь провести остаток дней за решёткой ради призрачной перспективы спасти мою судьбу? Они поймают тебя на подлёте и закроют за покушение, а меня всё равно выдадут! За этого или другого подлеца!

Он обхватил мои кисти своими большими теплыми руками, наклонил голову и прошептал почти мне в губы:

- А я всё равно не смогу жить, если отдам вас им без борьбы. Моя... Марьям.

Губы мои внезапно пересохли, и я непроизвольно облизнула их. И коснулась языком губ Азиза. Он нахмурился, закрыл глаза, резко выдохнул и, прежде чем отстраниться, на мгновение - нет, на одну сотую мгновения - прижался своими губами к моим. Я дёрнулась следом, но не успела. Мой телохранитель стремительно покинул комнату, не глядя на меня.

Дорогие мои! Кто ещё не знаком с Лайлой - милости прошу в роман "Барышня-певица"! Он тоже бесплатный.

Глава 2. Моя маленькая госпожа

Азиз

Я работаю её телохранителем пять лет. Пять чёртовых лет я изображаю из себя истукана, в то время как внутри всё горит адским пламенем. Ну ладно, первые два года я ещё как-то держался. Первые два года она ещё была похожа на ребёнка, но когда Марьям исполнилось восемнадцать, всё покатилось под откос. Вот интересно, есть, вообще, какой-то способ удержаться от влюблённости в свою госпожу, если она молода, хороша собой и при этом не особенно глупа?

И я называл её своей госпожой именно с этим смыслом - что я пойду босой по углям, если она мне прикажет, но не из-за денег, что платит мне её отец. А из-за этого иссушающего, медленно убивающего меня чувства. К ней. Я её боготворю.

Всё, что я позволял себе эти годы: смотреть - иногда, исподтишка - и это обращение. Да, я знаю, что оно её злит. Это из-за обострённого чувства справедливости. Моя Марьям считает всех людей, если не равными, то, по крайней мере, достойными уважения. Но я-то знаю, что это не так. Что я не достоин её. Что если только я покушусь на что-нибудь в отношении неё, мне отрежут "хотелку" и голову заодно. Таков удел простого охранника, поэтому я держу свои грязные лапы подальше от хозяйской дочки... Обычно. Но вот сегодня дал сбой. Не могу видеть её расстроенной, а тут - вижу, настоящее горе. Ни разу за пять лет она не подняла на меня руки, хотя порой ругала изрядно. А вот тут вдруг побила. И пусть я извращенец, но это страшно возбуждало. До тех пор, пока она не начала унижать меня словами. Плевал бы я на те слова, даже не заметил, если б такое сказал кто другой, но только не она. Я знаю, что она никогда не станет моей, но слышать об этом от неё невыносимо. Что я раб, что я ниже неё, что об меня только ноги вытирать можно - больше я ни на что не годен. А я ведь всю душу ей отдал... Только уйдя к себе, остыв и перебрав весь разговор (если можно эту истерику так назвать), я понял, что она имела в виду. Что я сам себя унижаю, обращаясь к ней таким образом. Если бы она только знала истинный смысл этих слов для меня!

То есть, нет, ей, конечно, лучше не знать, но кажется, уже поздно. Она знает. Она всё поняла. Я сдал себя с потрохами.

Одному Господу известно, как мне хотелось её поцеловать. Эти сладко-солёные, горячие, опухшие от слёз губы... Самые прекрасные губы на свете! И глаза, и волосы... Я бы полжизни отдал ради того, чтобы иметь возможность одну ночь целовать и гладить это всё без ограничений...

Нужно было хорошенько обдумать ситуацию. Моя госпожа запретила мне убивать горе-жениха, и я не мог ослушаться, хотя убил бы легко. Застрелил, зарезал или задушил своими руками, и эти руки бы не дрогнули. Потому что ни одна дрянь на свете не имеет права мучить мою девочку, мою Марьям. Его счастье, что он не собирается трогать её своими вонючими лапами. Что эти лапы предпочитают трогать мужиков (фу, какая мерзость!). Но всё равно, конечно, я не дам ему испортить ей жизнь, хотя пока и не знаю, как. Он, разумеется, станет строго следить, чтобы она хранила ему верность - это же так важно для фасада. Но как молодая женщина может прожить целую жизнь без любви, пусть и в золотой клетке?!

Мысль о возможных любовниках Марьям отдавалась невыносимой болью глубоко внутри меня. Конечно, у неё будут любовники. Это просто утопия - думать, что она сможет в 21 год похоронить себя как женщину раз и навсегда.

Я умыл лицо, чтобы выбросить из головы эти мучительные мысли, и лёг на застеленную кровать. Сейчас мне нужно придумать план. А потом его реализовать. А потом уйти и забыть её. Навсегда.

Но, как назло, вместо умных мыслей, в голову лезли одни дурацкие воспоминания.

Однажды - ей было лет 17 - мы поехали в город у моря. Марьям - совсем юная и восторженная, как ребёнок, не могла насмотреться на бесконечную сверкающую синюю гладь воды. Ходила и ходила по набережной туда и обратно, я - следом. Честно признаться, я и сам видел такую красоту только на фото или картинках, и они не передают