Уинифред Леннокс - Вся ночь — полет

Ей казалось, она летит, как Сокол Эдвин, все выше, выше, на свет яркой луны… Хотя она точно знала, что по ночам соколы не летают.

Что ж, она полетит вместо него.

Ну вот и все. Все так, как она хотела. Эдвин, ее мальчик Эдвин, по-прежнему жив. Потому что жизнь, поняла она, — это движение, это бесконечный полет.

— Знаешь, что однажды сказал Томас Джефферсон?

Норма Родд смотрела на свою пациентку внимательно и выжидающе. Ей было интересно, вспомнит ли она, кто такой этот деятель. Если вспомнит, значит, Шейла Ньюбери уже близка к тому, чтобы покинуть клинику. Это значит, что она способна отвлечься от навязчивой мономысли, которая привела ее сюда.

Тонкие светлые брови Шейлы сошлись на переносице, было видно, какая мучительная работа происходит у нее в голове.

Ага, уже хорошо, мысленно похвалила ее Норма. Значит, Шейла верит, что ответ на этот вопрос, а стало быть, и на другие, она может дать сама, без посторонней помощи.

— Томас Джефферсон… — не вопросительно, а скорее задумчиво повторила Шейла. — О да. — Она кивнула. — Он наверняка сказал что-то очень умное. — Теперь брови встали на место. Серые глаза, еще недавно равнодушные, блеснули, и не оттого, что она питала какие-то особенные чувства к человеку, носившему это имя, а потому, что на самом деле вспомнила, кто он. — Томас Джефферсон — третий американский президент…

— Может, ты даже помнишь, когда он жил? — прервала ее Норма.

Она позволила себе рискнуть — попыталась сбить Шейлу с мысли и тем самым выяснить, насколько уверенно чувствует себя эта женщина и владеет собой.

— Не точно. — Шейла покачала головой. — Но могу сказать, это была вторая половина восемнадцатого века.

— Отлично! — Норма довольно улыбнулась. — Молодец, Шейла.

— Я хорошо училась в школе, заметила Шейла.

— Ты сохранила отличную память, — похвалила Норма.

— Так что же он такого замечательного изрек? Такого, что запало в душу тебе, Норма? Он, насколько я помню, не был специалистом твоего профиля.

Норма засмеялась.

— У него не было такого диплома, как у меня, но человек, достигший столь значимых высот, всегда специалист моего профиля.

— Согласна. — Шейла кивнула, не сводя глаз с Нормы.

— Чем, по-твоему, занимаются президенты стран, компаний, корпораций, как не тем, что уверяют своих сограждан, работников, потребителей, что все они вместе и каждый в отдельности…

— …Благодаря их неустанным заботам и беспримерным усилиям живут счастливо и в полной безопасности, — подхватила Шейла.

— Что лучших условий работы и оплаты труда нет нигде…

— Что в их гамбургерах меньше всего холестерина, — включилась в игру Шейла.

— А все озоновые дыры открылись над странами, во главе которых стоят другие президенты!

Обе женщины засмеялись, довольные тем, что понимают друг друга уже с полуслова.

— Все так, Шейла, но Томас Джефферсон сказал однажды замечательную фразу. — Норма сделала паузу, призывая Шейлу внимательно вслушаться в то, что она собиралась сказать. — Искусство жить — это искусство избегать боли. Как мудро, верно?

— Избегать боли? — повторила Шейла, вдумываясь в слова Нормы.

— Он имел в виду не только физическую боль, — поспешила на помощь Норма.

— Вот как? — Губы Шейлы скривились в усмешке. — Тогда ты права. Вы с Томасом Джефферсоном абсолютно родные люди.

— К человеческой душе не приложишь холодный компресс. Она болит долго.

— Да, — согласилась Шейла. — Я знаю это по себе.

— Но должна сказать, что мы с тобой преуспели.

Шейла кивнула.

— Пожалуй. Мне уже не так больно. — Она умолкла на секунду, потом добавила: — Иногда мне становится страшно от того, что так быстро ушла острая боль.

— Страшно? — Норма резко повернулась к Шейле.

— Не волнуйся, — поспешила успокоить ее Шейла. — Я неточно выразилась. Мне радостно не от того, что я преодолеваю боль, а от того, как я это делаю. Понимаешь, о чем я говорю? — Она посмотрела на женщину, которая сидела в таком же золотистом плетеном кресле из ротанга, как она, и тоже смотрела на закат.

Норма молчала. Тогда Шейла продолжила:

— Мой Эдвин умер, но я знаю, как его оживить. Теперь знаю. Я знаю, как оживить его для себя. Навсегда, — добавила она.

— Ты все решила правильно, — похвалила ее Норма. — Мне нравятся твои планы. Ты хорошо устроишься на ранчо около Фортуны. А поездка в Париж — тебе можно только позавидовать. — По лицу Нормы пробежала блаженная улыбка. — Я так люблю этот город.

— Я еду туда не на прогулку, — заметила Шейла. — Ты знаешь, зачем я еду туда. — Она вздохнула и прикрыла глаза. — Это место, откуда начнется новая жизнь моего сына.

— Ты полетишь за Соколом Эдвином, я это знаю, — сказала Норма. — Удачи. И запомни, Шейла, я всегда рада тебя видеть. Всегда рада слышать твой голос.

Норма наклонилась и поцеловала Шейлу в щеку. Шейла почувствовала, какие теплые и сухие губы у Нормы, и сказала:

— Спасибо, Норма, за все. Ты такая теплая — вся…

Дни и бессонные ночи, поначалу полные боли и отчаяния, а потом сменившиеся долгими часами сна, уже позади. Кошмары отступили и не мучили больше Шейлу Ньюбери. Подумать только, не переставала удивляться Шейла, как благодатны слова, которые произносила Норма! Невероятно, но эта женщина четко расставила по местам все то, что произошло в жизни Шейлы, и то, что должно в ней произойти. В той самой жизни, в которой, думала Шейла, уже никогда ничего не будет.

Эдвин, ее сын, должен был стать продолжением ее, Шейлы Ньюбери, во времени и пространстве. Разве не так задумано природой? — размышляла Шейла после бесед с Нормой.

Но его больше нет, говорила ей Норма, а время и пространство остались. Она, Шейла Ньюбери, осталась во времени и пространстве. Они принадлежат теперь ей одной. Поэтому она может заполнить их тем, чем хотел заполнить их ее сын.

Шейла знала, чего он, ее Эдвин, хотел, — он бредил ловчими птицами. Он знал их всех, мог показать в каталоге мелкого сычика и огромного орла, не заглядывая в подписи. Но самой прекрасной из всех ловчих птиц он считал сокола. Нет на свете другой птицы, говорил ее сын, которая сравнилась бы с ним.

— Их называют мужественными и самоуверенными, — рассказывал он матери. — Даже злобными. Но разве какая-то птица сравнится с ними по уму?

Шейла наблюдала за лицом сына, когда он произносил эти фразы, слышала свои интонации и видела свои гримаски на его лице. Вот так, уверенно и безапелляционно, заявляла она в свое время родителям, что не нужно ей ранчо в Калифорнии, которое завещал ей дядя. Она уедет в Сан-Франциско и станет успешным торговцем недвижимостью.