Монго Макколам - Путешествие в любовь

Она прохаживалась вдоль кромки воды, высматривая крабов. Линет сидела в луже и хлопала лопаткой по воде. «Глупое создание», — подумала Элизабет, отмахнувшись от ее вечного «Лизмас-поиграй-со-мной». Глупенькая… Она вдруг остановилась. Похожие на папины сигары, только тоньше и Красивее, на мелководье блеснули две серебристые фигурки, словно висящие в стеклянном мире. За ними, из ниоткуда, появились другие. «Рыбки!» — выдохнула она. Под каждой рыбкой еще одна, ее темная двойняшка, повторяла движения первой. Девочку охватило внезапное счастье. «Рыбки, — шептала она. — Рыбки и их тени». Они подплыли еще ближе и… тут же исчезли.

— Линет, идиотка! Ты напугала их своей лопаткой! — возмутилась было она, но через секунду уже неслась по пляжу с криком: — Ma! Я видела рыбок!

Мама, сидевшая в тени дерева в белом шелковом платье и широкополой соломенной шляпе, подняла глаза от вышивания.

— Вот как? Чудесно, но… — она повернулась к двум пожилым дамам в таких же шляпках, — … но слава Богу, ты их не поймала. Это было бы жестоко и… — она улыбнулась, — неприятно мамочке.

Пожилые леди рассмеялись, разглядывая угловатую десятилетнюю Элизабет с косичками, похожими на крысиные хвосты.

Ох уж эти взрослые, всегда-то они или сидят, или медленно двигаются, или шьют! Никогда не бегают по песку, не передают друг другу секреты улыбками… Как будто она хотела поймать тех рыбок! Да, ее пальчики непроизвольно сжимались, но только чтобы остановить мгновение! А поймать? Убить? Она презрительно взглянула на восседавшую Взрослость, тряхнула головой, отвернулась и села на песок. Взрослые — сумасшедшие.

Сзади нее послышались голоса, и она прислушалась. «Она очень открытая… Не то что Линет… Она в Джоанну». «Ну нет, — отозвался мамин голос, — с бедняжкой Джоанной другое. Она…» Мама перешла на шепот. «О!» — ответили пожилые дамы и дружно закивали головами в больших шляпах. Это тайное перемывание костей ее любимой тетке вызвало у Элизабет искреннее негодование. Джоанна была единственной из всех взрослых, с кем она чувствовала себя запросто. Единственной, кто соображал.

— Что ты сказала? — импульсивно спросила она мать.

— Ничего, дорогая. Невежливо задавать такие вопросы. А теперь иди поиграй.

— Ты сказала что-то о тете Джоанне.

— Элизабет… — с угрозой в голосе начала мать, но та не дала ей договорить.

— Ты сказала. А если я невежлива, то и ты невежлива. Ты сама всегда говорила, что шептаться нехорошо. — Она вскочила и с покрасневшим от гнева лицом поспешила в конец пляжа к своему другу — Большому камню…

Взрыв смеха в большом доме за садом вернул девушку в настоящее. Смех повторился, на этот раз в нем звучали смятение и испуг. Она прислушалась. Несмешной смех раздался снова и быстро замер в ночной тиши. Что они там делают? Во что-то играют? Идиоты! Эти Дейли просто ужасны…

Смеха больше не слышалось, и в наступившей тишине она снова превратилась в девочку-подростка, в свои девять, десять, одиннадцать, двенадцать лет уходившей подальше от голосов взрослых. Однажды один из этих голосов сказал: «Она похожа на отца… у нее такой же длинный нос». В ту ночь она оторвала взгляд от шара и, уткнувшись носом в подушку, молилась: «Боже, сделай меня такой же красивой, как все считают Линет!»… Но утром нос у нее остался прежним, и она потеряла веру в силу молитвы. «Наплевать!» — пробормотала она и отправилась по слепящему песку к своему другу Большому камню, которому тоже было наплевать на ее нос. Два льва в одном конце пляжа и Большой камень — в другом. Двух львов она побаивалась, потому что по-настоящему их и не знала, а Большой камень любила, часто сидела на нем и разговаривала с ним. Широкий, старый, темно-коричневый, он торчал из песка, полого спускаясь к воде. Она вскарабкивалась на него и пилила его шкуру щепкой. Щепка не оставляла на нем следа и, значит, не делала ему больно. Теплая коричневая поверхность казалась самым надежным местом на свете, и девочка чувствовала себя на ней очень уютно. (Много, много лет спустя, когда она привела Яна познакомиться с Большим камнем, друг ее детства как бы съежился и погрузился в песок, и она чуть не расплакалась.)

Уйдя как-то от взрослых к Большому камню, она встретила там темноволосого мальчика, которого не видела раньше. Он был немного старше и крупнее ее. Его присутствие раздражало, но она промолчала и, вскарабкавшись на камень, стала ковырять его своей щепкой.

— Что это ты делаешь? — поинтересовался мальчишка.

— Ничего, — холодно ответила Элизабет.

— Щепкой ты его никогда не продырявишь, здесь нужен динамит.

— Знаю. — Она вдруг с ужасом представила себе разорванного взрывом друга.

— Слушай, хочешь я тебя пощупаю?

Она не поняла и промолчала.

— Это здорово, — пояснил он, и в ней шевельнулось странное любопытство. — Спорим, ты не разрешишь?

— Спорим, что разрешу! — заносчиво и испуганно выпалила она и дала ему дотронуться до себя.

— Ну как, приятно? — самодовольно осведомился он.

— Не-а, — ничего не почувствовав, ответила она.

— Нет, тебе приятно! — разозлился он. — Мой папан говорит, что в жизни стоит делать только три вещи: драться и заниматься любовью. А я только что занимался с тобой любовью и знаю, что это здорово.

Презрительно оттолкнув его, она спросила:

— А третья?

— Делать деньги, но это не для тебя. Мой папан говорит, что чертовы женщины не могут делать деньги. А у меня будут миллионы фунтов! — выкрикнул он напоследок и, раскинув руки «самолетом», помчался по пляжу.

— Дурачок! — пожала плечами Элизабет и снова принялась ковыряться в Большом камне, довольная, что ее оставили в покое…

«И именно там, — думала она, мечась на постели, — мы… О, Ян, любимый!..» Болезненная тоска охватила ее, потом отпустила, и она опять погрузилась в детство.

Вот она на солнцепеке пилит щепкой Большой камень, а в тени мать, в белом платье и соломенной шляпе, занимается рукоделием… Ритмичные повторы сонной памяти. Другие голоса, другие цвета взрослых, темные шелка пожилых, их монотонные сплетни… «Как жарко… Бедная Джоанна… Алек в Лондоне… За кого она вышла?.. Бедная Джоанна…» И вечный рефрен за чаем, когда их с Линет звали к столу: «Ах, какая душка!» Линет с розовым личиком и россыпями кудряшек… Ее же встречали сухим: «А вот и Элизабет» и тискали Линет, давая ей сдобные пышки, джем и… уверенность.

— Да, уверенность, — вслух повторяла теперь Элизабет. — У Линет никогда никаких проблем. Красивая, избалованная дрянь.

Даже сейчас, спустя двенадцать (или более?) лет, ее сердце болело так же, как болело тогда. И однажды вечером, идя за остальными в дом по кромке воды, она сказала: «Ненавижу вас всех за то, что вы говорите за моей спиной!». Два льва, Большой камень, крабы под серебристым песком и зеленая вода ответили ей молчаливым упреком, и она прошептала: «Простите…», зная, что все равно ничего не может изменить.