Югетт Бушардо - Обман зрения

Уже наступает полночь, когда я вновь сворачиваю с бульвара Монпарнас на улицу Шерш-Миди. Тротуар освещают лишь окна кафе «Курящий пес», за стойкой которого расположилась небольшая группа завсегдатаев. Улица Майе так близко, что я даже не колеблюсь. Мгновенно возникает желание — лишь взглянуть.

Мне удается придержать тяжелую входную калитку, так чтобы она не издала обычного глухого стука, но мои усилия напрасны, внутренний двор дома Рафаэля наполнен шумом, идущим из окон его квартиры. Шторы не задернуты; терраска и большая комната погружены во мрак: вне всякого сомнения, его слепые друзья призваны скрасить часы одиночества. Синкопированный ритм музыкальных фраз, похлопывания ладоней, лихой джаз. Смех и громкие выкрики перекрывают музыку, шумная вечеринка в самом разгаре. Рафаэль вновь встал во главе своего племени.

Я отошла в дальний угол крытой части внутреннего двора. Меня одолевают сомнения, я колеблюсь между жгучим желанием войти и застигнуть Рафаэля «на месте преступления» и страхом, что мне будут не рады. Ведь это именно я отвоевала себе «ночь независимости». В тот момент, когда я решительно направляюсь к выходу, слышится лязгающий шум — это открылось окно на втором этаже: пожилая соседка, обычно необыкновенно вежливая и сдержанная, более не может оставаться таковой. Она кричит один, второй, третий раз, она просит тишины. Все напрасно, ее не слышат. Я вижу, как загорается свет на лестничной площадке, по всей видимости, она решила спуститься, чтобы постучать кулаком в дверь. Я выскользнула совсем тихо, вновь придержав калитку.

Ночь стала холодней. Я закутываюсь в мое серое пальто. Я никому не нужна.

Я прихожу на улицу Майе в восемь часов утра. Это жестоко. Я прекрасно знаю, что Рафаэлю нужно выспаться, но он не знает, что я это знаю, и так он должен уйти к десяти… Вот я появляюсь с неизменным пакетиком круассанов. Он еще не проснулся и потому рассеянно позволяет мне приготовить чай. Вчера вечером он немного прибрал квартиру: нет сильного беспорядка, лишь запах сигаретного дыма. Я злорадно вопрошаю:

— Отлично провел вечер?

Рафаэль парирует:

— А ты?

Все, тема закрыта. Естественно, его тон сочится враждебностью. Наконец он немного приходит в себя, стряхивая остатки сна:

— Вчера по телефону ты сказала, что тебе удалось отпроситься…

Его руки ищут круассаны на столе. Я наблюдаю за ним, но даже не делаю попытки помочь. Чувствует ли он мой взгляд, в то время как я самым нейтральным тоном начинаю рассказ о жизни нашего офиса? Он проводит руками по лбу, по еще небритым щекам, как будто бы пытается нащупать следы ночной гулянки, что выдадут его с головой; он снимает и вновь надевает черные очки — его «броню», как он сам мне сказал однажды. Я продолжаю:

— Ты представляешь, что сказал мне «патрон», когда я дала ему понять, что требую несколько дней свободы? Что он понял… что теперь он знает, что я живу не одна… и что, возможно… возможно, я намереваюсь выйти замуж!

Я произношу эту последнюю фразу, как несусветную ересь, как остроумную шутку, сопровождая ее веселым смехом, на который Рафаэль отвечает гробовым молчанием. Я больше не смеюсь. Тишина становится невозможной, она поглощает действительность. Если я позволю ей разрастись, она будет непреодолимой. Говорить. Быстро!

— Я надеюсь, во всяком случае, ты не подумал, что я тебе все это рассказываю, чтобы… Ну скажи мне хоть что-нибудь!

— Сара, я давно хотел поговорить с тобой. Но думал, что не имею права. Ты знаешь почему.

— Это не аргумент, ни за, ни против.

— Это ты так думаешь, Сара, ты думаешь… но я не чувствую себя способным навязать кому бы то ни было общество слепца, навязать до конца дней…

— Это не общество слепца, Рафаэль, — это твое общество! Это совершенно другое дело.

— А что это, Сара?

— Если подумать, как следует, что изменит визит к господину мэру? Жить вместе? Здесь слишком тесно для двоих, а ты ничего не желаешь менять! Мы же решили, что лучше оставить обе наши квартиры.

— И все же я себя не раз спрашивал… Законный брак — это плохо или хорошо? Мы объявляем всему свету, что это не просто интрижка, — это надолго.

— А что необходимо объявлять это всему свету?

— Почему бы нет. Послушай, вчера вечером, когда ты не пришла, я позвонил своим старинным приятелям-холостякам. Они пришли ко мне скоротать вечерок. И каждый, ты слышишь, каждый, подошел ко мне и удрученным или ироничным тоном спросил, как складываются наши отношения. Ты бы слышала Альберта: «Она бросила тебя одного, твоя девушка?» Если бы я мог ему ответить: «Мы скоро поженимся», ты знаешь, я был бы горд собой.

— Но люди не женятся для того, чтобы гордится собой!

— Для других это много значит, да и для нас.

— Для нас? Тебе так необходим контракт?

— К чему эта ирония? «Господин мэр», «контракт»… Ты должна понять, я все время повторяю себе, что это здорово — не бояться времени, осмелиться признаться самому себе, что все надежно… И вообще, это ты завела разговор о женитьбе.

— Нет, Рафаэль, я лишь пересказала тебе свой разговор с начальством. И сразу же добавила, что нахожу подобные идеи идиотскими. Я не должна была… Я была уверена, что ты воспримешь этот рассказ, как маневр с моей стороны, как наживку…

— Странный маневр! Что кто-то предлагал что-либо конкретное? Ты заговорила о свадьбе, Сара, и я просто заметил, что мне нравится эта идея. Я бы никогда не рискнул сам начать разговор. Потому, что я инвалид. Потому, что я не хочу стать вечной обузой. Потому, что я не чувствую в себе сил завести детей, которых я никогда не увижу. Но если эта мысль пугает тебя, то и не будем о ней говорить.

— Ты не понимаешь, Рафаэль. Ты не понимаешь, и это моя вина. Я давно хотела тебе сказать, так слушай: я не хочу выходить за тебя замуж, потому что это было бы враньем, обманом. Обманом во время мены. Я уродина, Рафаэль. Уродина! И, конечно же, ты этого не видишь. Я должна была сказать тебе еще в первый день, когда ты положил свои пальцы мне на лицо, но я была слишком счастлива, пойми, слишком счастлива, что ты не можешь видеть меня. Я бы никогда не могла понравиться мужчине, у которого есть глаза. Никогда…

Рафаэль резко встал. Я выдала свою речь на едином дыхании. Как будто тот разговор с Лораном вчера вечером послужил репетицией. Как будто бы я больше не могла жить с этим знанием, что так посмешило моего старинного приятеля. Когда я только начала говорить, Рафаэль нежно коснулся моей руки. И вот теперь он стоял передо мной, такой большой, такой бледный, и эти черные очки. Слова падали, холодные, как льдинки:

— Уродина, что ты этим хочешь сказать?