Хелен Брукс - Ночные сумасбродства

Ну вот. Она высказалась, и страх вновь охватил ее, начал душить. Мелоди глядела на Зика, ожидая его реакции.

Он стоял, не шевелясь, даже не мигая, бесконечно долго, а потом его тело расслабилось от неимоверного облегчения.

— Иди сюда, — сказал Зик, раскрывая объятия. — Нам надо поговорить. Я должен понять, а ты должна объяснить. Но сперва я хочу обнять тебя и убедиться, что ты действительно здесь, а не на дне Темзы или в объятиях кого-то еще.

Он обнимал ее долго-долго. Сердце Мелоди стучало как барабан.

Это был момент истины — по крайней мере, максимальное к нему приближение. Потому что их разговор мог кончиться только одним — они займутся любовью. И Зик увидит ее шрамы. Они оба это знают. От такой мысли молодой женщине стало нехорошо.

— Ладно. — Зик ослабил объятия, но только для того, чтобы препроводить жену на диван. — Первым делом я закажу что-нибудь. Что ты хочешь?

— Ничего.

Мысль о еде внушала ей отвращение. Зик снял телефонную трубку, заказал кофе и круассаны и сел рядом с Мелоди.

— Расскажи, где ты была сегодня утром, — попросил он мягко. — Я хочу знать все подробности.

— Я побродила немного, потом села на скамейку. Ко мне подошла пожилая леди и заговорила. И пригласила к себе на чашку чая, — живо ответила Мелоди. — Она… она была очень добра.

— Я ей благодарен.

— Она рассказала мне историю своей жизни, как она потеряла нескольких младенцев, а потом у нее родился сын. И время очень быстро прошло. Я не сообразила. Мне кажется, она по-своему очень одинока.

Зик проницательно заметил:

— Как я понимаю, признания делали обе стороны. Ты рассказала ей о наших проблемах? — (Ее тронуло слово «наших». А ведь он мог сказать «твоих». Она кивнула.) — Это не осуждение, скорее замечание, — добавил он. — Ты готова четыре часа разговаривать со старой дамой о своих чувствах, но не хочешь поделиться ими со мной.

Мелоди не могла не принять вызов:

— Я не провела с ней четыре часа. Два, самое большее. Полтора, вероятно. И я говорила с тобой обо всем.

— Нет, Ди. Ты выдала мне список причин, почему считаешь невозможным остаться со мной, — ни одна из них, кстати, меня не убедила. На самом деле ты не можешь найти причину, по которой мы должны развестись, потому что таковой не существует. Я не сомневался, что мы должны быть вместе, и не раз говорил тебе об этом. Но ты мне не поверила, правда? И это после двух лет брака!

Ее глаза казались огромными на бледном лице.

— Я хотела верить. — Мелоди всхлипнула. — Честное слово, хотела. — Но глубинный инстинкт самосохранения не позволял ей поверить, что она — его «единственная женщина», как часто говорил Зик. Риск был слишком велик. Если бы Мелоди поверила ему, а потом что-то пошло не так, она бы этого не пережила. — Невозможно поверить, что такой человек, как ты, навсегда полюбил такую, как я, — прошептала она еле слышно.

Зик посмотрел ей в глаза:

— Что значит — такую, как ты? Ты красива, умна, ты уникальная, ты лучшая. И самое удивительное, чего я поначалу не мог себе объяснить: ты так же прекрасна внутренне, как и внешне. Когда я впервые увидел тебя… Ты опоздала на просмотр, помнишь? Я почувствовал к тебе физическое влечение. Ты танцевала так, будто растворилась в музыке. Эротичнее этого я ничего никогда не видел. Потом ты встала посреди сцены и не испугалась меня. Тебя не смутили мои вопросы. А потом я услышал, как ты объясняла другим девушкам, что опоздала из-за того, что у твоей старенькой соседки умер кот. Ты была для меня загадкой. И мне стоило большого труда убедить себя, что ты — настоящая.

— Я? — Ей было трудно поверить, что Зик говорит об ординарной, серенькой Мелоди Джеймс.

— Твоя мягкая, теплая душа… Против нее у меня нет оружия, — хрипло прошептал Зик. — Я растворяюсь в ней, она заставляет быть лучше, верить, что добро побеждает зло, что Санта-Клаус действительно существует и что розовый сад и счастье навек — где-то тут, рядом. Протяни руку и возьми. — Он улыбнулся. — Не смотри на меня так. Разве ты не знаешь, как сильно я люблю тебя?

«Нет, нет! Я понятия не имела».

— Конечно, знаю.

— Врунишка, — заметил он беззлобно. — Родная моя, ты входишь в мое сердце, как нож в теплое масло. Иногда я приходил в отчаяние оттого, что не могу сказать то же самое о себе. Но я — человек терпеливый.

Зик? Терпеливый?! У него много хороших качеств, но терпение не принадлежит к их числу. И он владеет ее сердцем. Всегда владел. Ее мысли, вероятно, отразились на лице, потому что он улыбнулся и сказал уже совершенно иным тоном:

— Ну, стараюсь быть терпеливым — с тобой, по крайней мере.

Он наклонил голову и поцеловал Мелоди в губы, потом в кончик носа, в лоб. А потом откинулся на спинку дивана.

— Расскажи, почему ты запретила мне навещать тебя в больнице и почему твой адвокат заявил моему адвокату, что ты хочешь получить развод. — Зик говорил спокойно, ни в чем ее не обвиняя. — И почему после того, как мы занимались любовью, ты все-таки решила сбежать от меня?

— Через пару минут после того, как Зик предложил ей высказаться, принесли кофе и круассаны.

Мелоди не хотелось ни пить, ни есть, однако она перекусила, чтобы получить еще пару драгоценных минут на обдумывание.

Ее сердце билось беспокойно, в ушах стучало. Перед ней стояла трудная задача: заставить Зика понять, почему она после несчастного случая наделала столько ошибок. Когда Мелоди очнулась на больничной кровати, прошлое проплыло у нее перед глазами, и с той минуты она пребывала в каком-то вакууме, каком-то круговороте безнадежности.

Она прокашлялась:

— В последнее время я не могла думать ясно.

Надо отдать ему справедливость, он не поднял брови, не посмотрел на нее ехидно, не стал задавать провокационные вопросы. Зик просто слушал. Мелоди не знала, лучше ей от этого или хуже.

— Я поняла, что мое глупое поведение в больнице, требование развода и все такое… это потому… — Она с трудом сглотнула. — Я боялась, что ты бросишь меня из-за того, что я теперь изуродована. Нет, ты не сделал и не сказал ничего, что заставило бы меня так думать. Мейбл, женщина, с которой я познакомилась сегодня, объяснила, что я позволила страху управлять собой, и она права. Больше всего ты ценишь грацию и красоту. Может быть, из-за твоего прошлого. В этом нет ничего плохого. Но я никогда больше не буду танцевать. Я… Я стала другой.

— Родная, твои ноги пострадали. Я знаю, как тебе тяжело, потому что ты жила танцем. Но я помогу тебе приспособиться. Твой фантастический дар остался с тобой. Его надо только перенаправить. У меня есть пара идей на этот счет, но они подождут. Сейчас я должен убедить тебя, что твои грация и красота никогда не ограничивались танцами. Они видны в твоей манере разговаривать, в твоих словах, движениях. Грузовик не мог отнять у тебя все это, ведь так? Ты моя нежная, благородная, несравненная девочка, моя драгоценность, и я люблю тебя.