Дженни Лукас - В эпицентре любви

Ив показалось, что она увидела, как в его глазах блеснули слезы.

Талос Ксенакис, это дьявольское отродье, плачет?

Нет. Это невозможно. Это просто очередная жестокая эгоистичная игра. Ив вспомнила о том, как он вероломно добивался ее в Венеции, заманивая в брак ухаживаниями и нежными словами, только для того, чтобы наказать ее, когда она станет его женой. Сложив руки на груди, Ив резко выпрямилась.

— Отлично, — проговорила она ледяным тоном. — Я дам тебе шанс доказать, что ты любишь меня. Забудь про ребенка и никогда не пытайся связаться с нами.

Он поперхнулся.

— Не заставляй меня это делать, Ив, — с трудом выдавил он. — Что угодно, только не это.

— Не сделав этого, ты докажешь, что не любишь меня, — с удовольствием проговорила Ив, отворачиваясь от него.

Сжав кулаки, он стоял, все еще голый, и смотрел на нее. Когда он заговорил, его голос был тихим и хриплым:

— Я сделаю все, как ты скажешь. Не стану приближаться к тебе и ребенку. Но только до тех пор, пока не найду доказательства того, что твой отец лгал. — Его темные глаза сверкнули. — Когда у меня будут такие доказательства, которые ты не сможешь опровергнуть, я вернусь. И заставлю тебя взглянуть правде в глаза.

Ив наклонила голову, сложив руки.

— Тогда я довольна, потому что ты никогда не найдешь таких доказательств. — Она посмотрела на него в последний раз, презрительно скривив губы. — Спасибо. Ты только что пообещал мне, что больше не приблизишься ко мне и к моему ребенку — никогда.

Спустя пять месяцев Ив в одиночестве стояла у могилы матери. Была только первая неделя марта, но весна уже расцветила Бэкингемшир. Плакучие ивы, клонясь к озеру, зеленели и переливались золотом, расцвечивая кладбище при старой серой церкви.

Ив было душно в длинном пальто и зеленых резиновых сапогах, после того как она спустилась по холму, на котором находился ее особняк. Не то чтобы это было далеко, но на девятом месяце беременности любое передвижение давалось ей с трудом. А поход на кладбище был просто подвигом для нее. Она принесла на могилу матери маргаритки, ее любимые цветы.

Ив посмотрела на нарциссы, проросшие в холодной земле рядом с ней. Всего пару недель назад все было покрыто снегом. Как же быстро летит время! Ее ребенок должен вот-вот появиться на свет.

Ее бедный ребенок, оставшийся без отца.

Зима была такой длинной и одинокой. Все эти пять месяцев, с тех пор как уехала из Греции, она пыталась забыть Талоса. Пыталась притвориться, что отец ее ребенка — всего лишь плод ее воображения, обрывок старого кошмарного сна. Но ее новые сны говорили об обратном, и, ложась спать в своем уединенном, открытом всем ветрам особняке, она видела одно мучительное сновидение за другим, и покрывалась горячим потом, и кричала, призывая Талоса во сне.

Она пробовала даже раствориться в прошлой жизни, в общественной суматохе, состоявшей из обедов с друзьями в Лондоне и шопинг-туров в Нью-Йорк. Но все это только еще сильнее угнетало ее. Те люди не были ее настоящими друзьями — никогда не были. Теперь она осознавала, что всю жизнь преднамеренно заводила знакомства с поверхностными людьми, с которыми могла держать дистанцию. Она не хотела, чтобы кто-то узнал ее характер. Только так она могла сосредоточиться на своей мести. И что ей осталось теперь?

К ней вернулась память, но она не стала прежней. И не осталась счастливой, жизнелюбивой, наивной девушкой, которой была во время амнезии.

Хотя она не отказалась бы остаться такой. Ив закрыла глаза, тоскуя по счастью, оптимизму и любви, которые она тогда ощущала. К нему. Она скучала по своей любви. И даже по ненависти. Но теперь все было кончено. Ее глаза наполнились слезами, и весенний пейзаж размылся, как картина в стиле импрессионизма.

— Мне жаль, — прошептала она, положив руку на могильную плиту. — Я не смогла уничтожить его, как планировала.

Встав на колени, Ив смахнула землю с серого мраморного ангела и положила часть маргариток на могилу.

— Ребенок может появиться на свет в любой день. И я заставила Талоса держаться от нас подальше. — Она вытерла слезы, оставившие холодные следы на ее щеках, ежась от свежего весеннего ветра, и приглушенно проговорила: — Что же мне делать?

Могила матери ответила молчанием. Ив слышала только ветер, колыхавший листву. Она прочла надпись на могильной плите.

«Любимая жена», — гласила она. Она посмотрела на соседнюю плиту — над могилой отчима: «Любящий муж».

Ее отчим был влюблен в Бонни еще с детских лет. Но в Бостоне она встретила красивого янки, который выбил почву у нее из-под ног. Однако Джон продолжал любить ее — так сильно, что почти заставил вернуться, когда она овдовела, и даже признал чужого ребенка.

Но ее мать продолжала любить Далтона — а он никогда не отвечал ей той же преданностью.

Неужели все любовные истории одинаковы? Один отдает — другой только принимает?

Нет. У нее запершило в горле. Иногда любовь и страсть взаимны, как одно общее пламя. Она сама чувствовала это.

Страсть Ив и Талоса была взрывной, и она была равной. Ив была так счастлива, сама о том не подозревая. Всю сознательную жизнь она была сосредоточена не на том. На мести. На воспоминании, которое — не приносило ей ничего, кроме страданий.

Ив горько усмехнулась.

Она отталкивала отчима, который так любил ее, проводя время с людьми, совершенно ничего не значившими для нее, следила за модой, училась флиртовать, думая о мести. Ради чего? Что она могла предъявить теперь — взамен на растраченную молодость?

Ничего, кроме могил людей, которые любили ее, денег, которые заработала не она, и будущего ребенка, у которого не было отца. Ничего, кроме пустой постели и одиночества, когда поблизости нет никого, кто мог бы обнять ее в холодную зимнюю ночь.

— Прости меня, Джон. — Она прижалась лбом к могильной плите, положив букет первых весенних маргариток на землю. — Я должна была приехать домой на Рождество. Приезжать на каждое Рождество. Прости меня.

Услышав пение малиновки, доносившееся из кроны дерева, Ив ощутила странное спокойствие. Она поднялась на ноги, потирая затекшую спину и живот.

— Постараюсь скоро вас навестить, — сказала она тихо. — И рассказать, как мы справляемся.

И, в последний раз помолившись перед двумя безмолвными могилами, двинулась обратно к дому.

Дом, думала она, вглядываясь в поместье Крейга на той стороне холма. Забавно называть так этот особняк. Ведь единственным местом, которое она всегда считала домом, была их старая семейная ферма в Массачусетсе.