Джанет Битон - Стрела Купидона

Я объездила весь остров. Потом в ноябре я приехала в Аджио Стефанос. Бабушка сказала мне, что ты нашла мою комнату. Правда она чудесная? Мне там очень нравилось. Я написала длинное письмо бабушке, говорила ей, что скоро возвращаюсь, пыталась все объяснить, но я так никогда его и не отправила. Оно у меня до сих пор. Может быть, если она опять начнет становиться любительницей споров, я покажу ей его! Однажды я вышла из дому — был великолепный день для прогулки по холмам. Я обожаю бродить по этим тихим склонам. И я сломала ногу.

Эмма перевела взгляд на левую лодыжку Алтеи, которая была не такой тонкой как вторая.

— Никогда не следует гулять по отдаленным холмам в одиночестве, — сказала Алтея. — Я чуть не умерла. Ночью в ноябре в критских горах становится очень холодно. А со сломанной лодыжкой очень нелегко идти.

Девушка умолкла, вспоминая свои трагические приключения.

— Я кричала что было сил каждые четверть часа. Воду я пила из ручьев. Я подсчитала, что смогу так продержаться долгое время, возможно, достаточное, чтобы добраться ползком до дороги. А потом, через два дня и одну ночь, на открытом месте меня нашел пастух. Он отнес меня вниз в Сфинари. Это было ужасно. Я умирала по дороге. Он принес меня сюда к Кирии. Она жена местного столяра и святая женщина. У них нет своих детей и они приняли меня! Она отвезла меня в Аджио Стефанос, чтобы наложить гипс на ногу, и потом привезла меня назад сюда. Она выходила меня, вылечила от пневмонии. Я никогда не представляла себе, что существует такая безмерная любовь и доброта. Она не говорит по-английски, а я тогда не говорила по-гречески. Поэтому она позвала деревенского учителя в качестве переводчика. Андреас Зинеллис, он живет в доме напротив. Одним словом, — сказала Алтея со смущенной улыбкой, — Андреас и я собираемся пожениться в конце лета. Мы полюбили друг друга. Это может случиться, уверяю тебя, просто вот так!

— Да, — сказала Эмма. — Я знаю.

Она откинулась в кресле.

— Вот так история. И как леди Чартерис Браун восприняла это?

Алтея усмехнулась:

— Я думаю, она немного ошеломлена. Она открыла рот, когда я сказала ей, что собираюсь выходить замуж за Андреаса и я даже подумала: «Ну, вот дожились! Конец идиллическому воссоединению бабушки и внучки!». Но она ничего не сказала. Просто снова закрыла рот!

Алтея вышла и вернулась с фотографией в рамке. На ней был молодой человек в армейской форме.

— Сделана, когда он был на Национальной службе, — сказала она. — Ему не очень это нравилось. Он много путешествовал после того, как получил степень и решил, что ему не подходит этот огромный мир там. Он любит его здесь: маленькая школа и дети. Он единственный учитель, у него куча детей до десяти лет. Он просто идеальный учитель. Дети обожают его! — Ее глаза светились любовью и гордостью. — Он учит меня говорить по-гречески. Я так счастлива. Я помогаю ему с малышами в школе. Местный священник — друг Андреаса, и он разрешает мне показывать иностранцам старый византийский храм поблизости. Картины на стенах так прекрасны, лики святых так безмятежны. Я провела там много времени, просто глядя на них. Но сама церковь в плохом состоянии. Катастрофически нужна консервация фресок. У меня есть деньги и это — то, чем я могу помочь городку. Люди очень любят свою старую церковь.

Я хотела написать и рассказать бабушке обо всем, что случилось. Это было чудом — оказаться в Сфинари и встретить Андреаса. Но мои любовь и счастье так дороги мне и так хрупки, что я боялась, что она все испортит. Я подумала о письмах, которые она может написать, о словах, которые она может сказать. Я представила себе, как она внезапно приедет сюда и начнет бичевать меня, как она всегда это делала, и я не могла допустить, чтобы она причинила боль Андреасу. Может быть, когда-нибудь потом я бы смогла связаться с ней.

В этот вечер Эмма вернулась в отель «Артемис» одна. Добросердечная гречанка, которая дала кров Алтее, приготовила самую лучшую комнату в доме для леди Чартерис Браун. Эмма увидела, как непреклонная старая леди приняла это со слезами благодарности на глазах.

Она выразила свою признательность и Эмме.

— Как я смогу отблагодарить тебя за все то, что ты сделала? — пробормотала она охрипшим от волнения голосом, сжав руки Эммы, когда они расставались в конце этого длинного дня.

— Мне достаточно видеть вас счастливой, — ответила Эмма. — И Алтея тоже счастлива. Ей не нравилось, как обстояли дела раньше. Ей хотелось, чтобы вы одобрили Андреаса, когда встретитесь с ним. Я думаю, вам предстоит прекрасно провести время, обсуждая предстоящую свадьбу. Свадьба на Крите — это будет что-то особенное!

— Если я вернусь на Крит на свадьбу, мне хотелось бы, чтобы ты была вместе со мной, — сказала леди Чартерис Браун.

Эмма крепко обняла ее. Это не подходящий момент для того, чтобы говорить ей, что Эмма не хочет больше возвращаться на Крит.

— Я поеду назад в Аджио Стефанос и оформлю вам билет домой. Я оставлю вам пару дней побыть здесь вместе с Алтеей. Потом — свяжусь с вами, чтобы отвезти в аэропорт.

Теперь Эмма вольна делать все, что ей захочется до времени вылета. Можно было обследовать Крит, с его горами и пляжами, его средневековыми замками и минойскими дворцами. В ее распоряжении была машина. Но у нее не было ни малейшего желания делать хоть что-нибудь или ехать куда-нибудь. У нее не было желания никого видеть, и она сделала все возможное, чтобы избежать встречи с Уолтером после обеда в отеле. Она была охвачена необычным ощущением спавшего напряжения, настоящей летаргии. То, зачем она приехала на Крит, было достигнуто. Большим удовлетворением было знать, что леди Чартерно Браун и Алтея пришли к взаимному пониманию и терпимости. Но с другой стороны, ее не покидало чувство тупой ноющей боли, чувство потери чего-то важного. Сколько недель или месяцев должно будет пройти до того, как ослабеет ее тоска по Нику Уоррендеру, и она вновь будет свободна? Что бы она там себе не думала, мысль о том, что она будет свободна до этого была чистым заблуждением.

Эмма спустилась через сад к берегу моря и бродила вдоль кромки прибоя. Было прохладно и свежо после дневной жары. Легкий ветерок пробегал по деревьям, огни мерцали на дальнем берегу бухты. Она присела на край низкой ограды, шедшей вдоль берега. Конечно, все было бы гораздо легче, окажись она дома, снова среди друзей и привычных вещей, занятая работой. Она смогла бы забыть, выбросить Ника Уоррендера из головы. Но Ник Уоррендер не останется на Крите, он тоже будет в Лондоне. Не будет ли она, каждый раз, выходя из дома, мучить себя призрачной надеждой на малейшую возможность мельком увидеть его, случайно столкнуться с ним? На концерте, в театре, в кино, — там, куда ходят люди с одинаковым вкусом, не будет ли она ловить шанс увидеть его? Каждый раз, выходя на улицу, она будет настороженно ждать именно этого. А есть ли надежда, что в тот момент, когда она случайно увидит его, она сможет спокойно сказать: «Когда-то я встречала его на Крите! Мне он даже нравился!»?