Ким Лоренс - Истинные мотивы

Тетя Эмили не любила мужчин вне зависимости от их возраста и внешнего вида. В семье выдвигали множество самых невероятных теорий, чтобы объяснить ее странное отношение к мужскому полу. Она не старалась скрыть свое отвращение — напротив, выражала его так, что от ее криков сотрясался весь дом. Тетя Эмили была умна, своенравна и криклива, но это была их единственная родственница. По вполне понятным причинам никогда не возникало вопроса о том, чтобы тетя стала опекуном Ника.

— Спасибо.

— Мне было не трудно.

Ева не ответила, а только с упреком взглянула на него из-под ресниц. Она нахмурилась, понимая, что что-то не так. Моргнув несколько раз, Ева вскрикнула.

— Мои ресницы сгорели, — заплакала она, ощупывая то, что осталось от ее роскошных ресниц. Крупные слезинки поползли по ее щекам, оставляя след на закопченной коже.

Она потеряла дом, обожгла легкие, ее руки превратились в окровавленную массу, а оплакивала она какие-то ресницы!

Волна сочувствия нахлынула на Дрю. Не в состоянии сдерживать свои чувства, он прикоснулся к ее плечу. Она вся сжалась; казалось, каждая ее мышца говорила о неприятии. Ему оставалось только ждать, когда она возьмет себя в руки, и сделать то же самое самому.

Когда она подняла мокрые от слез глаза, лицо ее выражало недовольство тем, что он стал свидетелем ее горя. Независимая и гордая до сумасшествия! И он не хотел видеть ее другой. Ему и правда нравилось ее чертово упрямство!

«Опять не вовремя», — мрачно заключил он. Было легко догадаться, почему ее напряженное тело выражало такую враждебность. Теперь настала его очередь проявить чувства. Но как можно объяснить женщине, которая не переносит даже твоего прикосновения, что ты любишь ее?

Ева знала, что он сейчас мечтает оказаться где угодно, но только не здесь. Наверняка ему было интересно, начнет ли она снова говорить о любви к нему!

Он мог не переживать по этому поводу. Было несколько опасных моментов, когда он успокаивающе похлопал ее по плечу. Тогда она так сильно хотела спрятать голову на его груди и хоть на миг почувствовать себя защищенной в его теплых руках! Но она знала, что, если это сделает, будет еще труднее смотреть на него, говорить с ним.

— Ты полон жалости, — хрипло обвинила она.

— А ты — паранойи, — спокойно ответил он. — У тебя только что сгорел дом, Ева, и если ты начнешь оскорблять каждого, кто выражает сочувствие… — Его глаза задумчиво сузились. — Или ты не переносишь исключительно мое сочувствие?

— Мисс Гордон?

Ева, так долго ждавшая этой передышки, с облегчением опустилась на подушки.

— Палата для вас готова.

Медсестра отдернула занавеску и быстро покатила Еву по коридорам, наполненным запахами антисептиков. Бросив беглый взгляд на Дрю, Ева убедилась в том, что он пошел следом. Наблюдать за тем, как его длинные ноги элегантно придерживаются заданного темпа, доставляло ей огромное удовольствие.

— Тебе не обязательно идти в палату.

— Эти люди не знают тебя так, как знаю я. — (Ева понимала, что эта фраза ничего не значит, но тем не менее испытала легкий трепет, услышав столь личное признание.) — Я бы не удивился, если бы узнал, что ты уже замышляешь побег.

Он ошибался: Ева не делала этого, а значит, была в ужасном состоянии!

— Я оставлю вас на несколько минут, чтобы вы смогли спокойно попрощаться. Но только на несколько минут.

Ева уставилась неблагодарным взглядом в спину уходящей сестры. Казалось, у окружающих сложилось неправильное мнение о Дрю. А он не сделал ничего, чтобы вывести их из заблуждения. Неужели он не понимал, насколько унизительной Ева считала его роль любящего друга, который приехал сюда успокаивать свою девушку?

— Сожалею, если все это стало для тебя тяжелой обязанностью, — чопорно начала она. — Я очень благодарна…

Странный звук, вырвавшийся из его горла, заставил Еву остановиться на середине фразы. Она испуганно наблюдала, как ровная полоса краски постепенно заливала его шею и лицо.

Он никогда в жизни не забудет свое путешествие в ад, а потом обратно, когда он подумал… Тяжелая обязанность! Неужели она действительно сказала «тяжелая обязанность»? Послышалось рычание, затем он крепко выругался, дав ей понять, насколько сильно осуждает ее.

— Мне не нужна твоя благодарность! Я… я подумал, что ты погибла. — Хриплые звуки вырывались из его горла.

— Это бы все упростило. — Она вздрогнула в тот момент, когда слова сорвались с ее языка. Как объяснить, что ее легкомыслие было лишь защитной реакцией? Мысль о том, что человек, которого ты знаешь — просто знаешь, и ничего больше, предупредила она себя, — погиб на пожаре, сразила бы кого угодно.

Он посмотрел на нее так, словно она вырвала душу из его груди и теперь топтала ее. «А может быть, человек, которого ты не просто знаешь?» — шептал упрямый голос из самых дальних уголков души.

— Дрю? — Ева протянула свою перебинтованную руку и попробовала улыбнуться, не зная, какова будет его реакция. — Может, ты, в конце концов, позаботишься обо мне, хоть чуть-чуть?

Последовала короткая пауза. Ева крепко зажмурила глаза. Единственное, что она хотела увидеть, — это выражение жалости или смущения на его лице, поскольку он наверняка пытался придумать такой отказ, который бы заставил ее схватиться за кислородную маску. «Неужели я та самая женщина, которая ни за что не пригласила бы мужчину на свидание? Еще немного, и я умоляла бы его позволить мне вынашивать его детей!» Даже выражение «хвататься за соломинку» не подходило под описание того, что она творила.

— Я приехал, как только узнал.

Ева отдернула руку и посмотрела на Тео с выражением благодарности.

— Тебя можно обнять? — спросил он, с беспокойством глядя на ее перебинтованные руки.

— Конечно, всегда можно, — заверила она его. Приступ кашля не дал ей продолжить.

Она не сказала этого вслух, но сквозь ее слова Дрю отчетливо услышал «тебе». На его мрачном лице сверкали ледяные голубые глаза.

— Бедняжка, — с любовью сказал Тео. Он поцеловал макушку ее склоненной головы и нежно погладил по закопченной щеке. Глаза Евы наполнились слезами.

«Я мог бы тоже сказать подходящую фразу, но упустил эту возможность, и теперь Тео, а не я, подставляет Еве свое плечо. И, кажется, его плечо она воспринимает охотнее, чем мое», — грустно заключил Дрю. Сначала он даже не узнал этого парня. Тот сделал модную стрижку, а в его щегольской одежде больше не было ярких красок и народных мотивов.

Дрю отнесся к такому резкому изменению с глубоким подозрением. Он мог поклясться, что виновницей всего этого была женщина, а женщины делают такие вещи только для мужчин, с которыми они так или иначе связаны. Разница между тем, как Ева принимала сочувствие этого старикана, и тем, как воспринимала его утешения, тоже не доставляла особого удовольствия Дрю.