Ольга Некрасова - Кого ты выбрала, Принцесса?

— Это проблема, — несколько даже довольным тоном заметил Иосиф Израилевич. Было понятно, что он рад перевалить проблему на кого-нибудь другого. — Мадам, я не могу разрешить вам участвовать в суде. Может быть, в московском отделении разрешат, но вряд ли. Политика фирмы — избегать судебных разбирательств.

Наталья пожала плечами.

— Вот я и отказываюсь. Вас не устраивают мои условия, а меня не устраивают ваши.

— Наши условия — это пятьдесят тысяч вам на двоих. — Иосиф Израилевич кивнул на мгновенно побледневшего Пашу. — И вы отказываетесь?!

Наталья молча кивнула.

Пашино лицо пошло красными пятнами, как будто ему надавали пощечин.

— Наташ, я собирался тебе сказать…

— Я давно знаю, — перебила его Наталья. Ей вдруг расхотелось объясняться при чужом человеке.

— Ты не можешь отказаться! — визгливо заговорил Паша. — Ты не понимаешь! Мне нужны эти деньги! У меня неприятности! Я бы потом тебе все объяснил и вернул твою долю! Ты думаешь, почему я живу в гостинице? Я новую квартиру продал. Мне надо вложить в дело сто тысяч, и тогда я на коне, а не вложу — все, кончился бизнесмен Пал Василич Костомаров, пошел в инженеры рублевые! Да ты бы сама отдала мне деньги, если бы знала!

— Я бы, Паша, знала, если бы ты сказал. И отдала бы, если бы ты сказал. А сейчас — ни-за-что, — по слогам отчеканила Наталья. Никакого удовольствия от Пашиного унижения не было, а была усталость и досада, что выбрала эту пустышку.

— И еще проблема, — по-старчески тряся головой, отметил фирмач.

Паша снизу вверх заглянул Наталье в глаза и отвел взгляд.

— Иосиф Израилевич! Ну свою-то половину я могу получить?!

— Можете, можете, — согласно закивал фирмач, — но после того как мадам подпишет контракт. Фирме не интересна одна половина. Строго говоря, ваша половина фирме особенно не интересна. Вы просто человек, у которого был нож на поясе. А главное действующее лицо — мадам.

— Тогда, — трагическим голосом сказал Паша, — я не дам вам своего сына для съемок.

— Какие съемки, если мадам не согласна? И потом, ваш сын живет с матерью, и вашего согласия на съемки не требуется, — парировал Иосиф Израилевич и обратился к Наталье: — Мадам, последнее предложение: пятьдесят тысяч вам одной — и никаких судов!

— Нет, — легко отказалась Наталья, мысленно ругая себя дурой. Оценит Гера или нет? А может, лучше бы он проиграл суд — пятьдесят тысяч все покроют? Хотя, если он проиграет суд, фирма, может быть, не захочет ей платить. Возьмут сниматься Семакину или Лучкову. Глупость, непонятность, но все равно: нет. Пока что нет, а в Москве разберемся. — Не обижайтесь, Иосиф Израилевич, но я не могу. Я обещала.

Паша сидел всклокоченный и потный. На него страшно было смотреть.

— А что же я-то — сбоку припека? Мне совсем не заплатят? — простонал он.

— Ну почему же? — утешающе сказал Иосиф Израилевич. — Я могу вам заплатить тысячу из своего фонда. С вас и этого много… Дайте ваш нож посмотреть.

Взял нож. Хмыкнул. Раскрыл лезвие. Нажал голыми руками.

"Крак!" — сказал бесподобный Пашин ножик, ломаясь пополам.

— Китай, — поморщился Иосиф Израилевич, протягивая Паше одной рукой лезвие, другой рукоятку. — Подделка, два доллара красная цена. Если бы это случилось перед телекамерами, ты бы вовек с нами не расплатился. За ущерб торговой марке и все такое… Что же ты мозги нам пудрил, молодой человек? Скажешь, не знал?

— Не знал, — выдохнул Паша, потея. И тут же переврал наново: — Это другой нож. Тот я в Москве оставил, для сохранности.

Иосиф Израилевич посмотрел на него с интересом. Он даже сделал движение к своему поясу — к такому же, как у Паши, фирменному чехольчику, в котором, будьте уверены, и нож лежал самый неподдельный.

— Нет. Я видела все и скрывать не собираюсь, — сказала Наталья. Морок кончился, и ей стало легко. Ну, не получит она этих пятидесяти тысяч. Она с самого начала не имела на них права — ножик оказался не тот. Опять глупость: мало было помочь Алешке — надо, чтобы ножик оказался другим.

Иосиф Израилевич долго молчал, изучая Наталью умными бездонными глазами.

— Пятьдесят тысяч ей предлагали, — сказал он наконец, обращаясь неизвестно к кому. — Пятьдесят тысяч зелененьких долларов за поставить подпись в контракте и прославиться. А она отказалась. Ради мужчины, я полагаю?

Да, прикрыв глаза, молча показала Наталья.

— Вообще-то, конечно, зря, — заявил Иосиф Израилевич. — Ни один мужчина не стоит пятидесяти тысяч долларов. Если, понятно, у него не шестьдесят на банковском счете. Но! — Старик поднял палец и внимательно посмотрел на то место на потолке, куда палец указывал. Потолок был как потолок. — Но какая женщина!

Какая женщина!

Тут, понятно, музыка, зрители промокают глаза платочками и, как бараны, ломятся из кинотеатра, на ходу дочитывая титры. Что-нибудь вроде:

"Фирма Павла Костомарова лопнула, платить за номер в «России» ему стало не по карману, и поскольку квартиру он давно продал (а не оставил жене с сыном, как врал Наталье), то в один день разорился и превратился в бомжа, а также был нещадно бит таксерами в Шереметьево, когда попробовал халтурить на своей серебристой то ли «ауди», то ли БМВ, и, бросив машину с проколотыми колесами, забрел ночевать на стройку, где и утонул в бетономешалке, а наутро похмельные работяги закатали его во взлетно-посадочную полосу".

Так закончилась бы Натальина история, если бы ее сняли американцы — их фильмы вообще известны счастливыми концовками.

А наши сняли бы про Наталью криминальную мелодраму:

"Мстя Наталье, Павел Костомаров нанял уголовников, которые похитили ее сына и потребовали выкуп в сто тысяч долларов; милиция оказалась бессильна, журналист повел собственное расследование и был сбит на улице серебристой то ли «ауди», то ли БМВ, скрывшейся с места происшествия; Наталья выкупила сына, получив с ножиковой фирмы пятьдесят тысяч и продав свою квартиру; последний раз их видели в электричке на Волоколамск с картонкой: "Люди добрые, помогите сыну на лечение в психиатрической клинике".