Розамунда Пилчер - Сладкие объятия

— Значит, до аэропорта вы все-таки добрались?

— О да.

— И что случилось в этот раз? Рейс отменили? На самолете не оказалось свободных мест? У Пепе лопнула шина?

— Нет, ничего такого. — Ее глаза были так широко распахнуты, что голубая радужка оказалась полностью окружена белками. — Я потеряла паспорт.

— Вы что? — К его раздражению, это прозвучало, как вопль изумления.

— Да, просто удивительно. Помните, вы спрашивали меня перед отъездом, при себе ли у меня паспорт. Ну, тогда он был у меня в сумочке, и я не помню, чтобы снова ее открывала, но когда я приехала в аэропорт и стала покупать билет, то открыла сумку. И его там не оказалось.

Она посмотрела на него, чтобы проверить его реакцию на эту информацию. Реакция Джорджа заключалась в том, что он облокотился на спинку дивана и сохранял спокойствие памятника.

— Понятно. И что же вы сделали потом?

— Ну, я сказала полицейскому, конечно.

— И что же сказал полицейский?

— О, он оказался таким добрым и понятливым. А потом я подумала, что лучше вернусь назад сюда и буду ждать, пока они его не найдут.

— Кто они?

— Гражданская полиция.

Последовало короткое молчание, во время которого они разглядывали друг друга. Потом Джордж сказал:

— Селина.

— Да?

— Вы знаете, что гражданская полиция делает с теми, кто теряет свой паспорт? Они бросают их в тюрьму. Они интернируют их как политических преступников. Они гноят их в темницах до тех пор, пока их паспорта не обнаружатся.

— Ну, со мной они так не поступили.

— Вы лжете, ведь так? Куда вы засунули свой паспорт?

— Не знаю. Я его потеряла.

— Вы оставили его в машине Пепе?

— Говорю вам, я его потеряла.

— Послушайте, в Испании с паспортами не играют.

— Я и не играю.

— Вы сказали Пепе насчет паспорта?

— Я не говорю по-испански, как бы я могла ему сказать?

— Вы просто заставили его отвезти вас обратно?

Она выглядела смущенной, но храбро сказала только:

— Да.

— Когда вы вернулись?

— Около одиннадцати.

— Мы разбудили вас, когда приехали? — Она кивнула. — Значит, вы слышали большую часть нашего разговора?

— Ну, я пыталась накрыться с головой одеялом, но у миссис Донген очень пронзительный голос. Мне жаль, что я ей не нравлюсь. — Заявление осталось без ответа, и она продолжала таким светским тоном, что это делало честь ее бабушке. — Вы собираетесь на ней жениться?

— Вы знаете что? Я от вас заболеваю.

— Она замужем?

— Уже нет.

— Что случилось с ее мужем?

— Не знаю… откуда мне знать? Может, умер.

— Она убила его?

Казалось, его руки вдруг зажили независимой жизнью. Они зачесались от желания схватить Селину и трясти ее до тех пор, пока у нее зубы не застучат, дать ей пощечину и сбить это самоуверенное выражение с ее лица. Джордж сунул руки в карманы и сжал кулаки, чтобы не дать волю этим чисто животным инстинктам, но Селина, казалось, не ведала о смятении, творившемся в его душе.

— Полагаю, ей было очень неприятно обнаружить меня здесь, но она не пожелала остаться и выслушать объяснения. Она просто поддала ногой бедную Перл… Справедливее было бы наподдать мне. — Она посмотрела Джорджу прямо в глаза, и он поразился ее выдержке. — Она, должно быть, хорошо вас знает. Я хочу сказать, чтобы так с вами разговаривать. Так, как она говорила сегодня. Она хотела, чтобы вы занялись с ней любовью.

— Вы напрашиваетесь на неприятности, Селина.

— И кажется, она считает, что вы никогда больше не напишете никаких книг.

— Возможно, в этом она права.

— Вы не собираетесь попробовать?

Джордж медленно сказал:

— Занимайтесь своими делами, — но и это не остановило ее.

— Мне кажется, что вы боитесь потерпеть неудачу, даже еще не начав писать. Миссис Донген права: вы хрестоматийный образец, один из тех ни на что не годных англичан-эмигрантов (здесь Селина мастерски изобразила протяжную речь Фрэнсис), которые ничего не делают, но делают это очень изящно. Полагаю, жаль было бы разрушить образ. И в конце концов, какое это имеет значение? Вам нет нужды заниматься сочинительством. Это не ваша жизнь. А что касается мистера Ратлэнда, то что такое нарушенное обещание? Оно ничего не стоит. Вы можете нарушить слово, данное ему, с такой же легкостью, как нарушили слово, данное девушке, на которой собирались жениться.

Прежде чем он успел подумать или сдержать себя, правая рука Джорджа вынырнула из кармана, и он ударил ее по щеке. Звук пощечины прозвучал громко, как хлопок лопнувшего бумажного пакета. Последовавшая за этим тишина была в высшей степени неприятной. Селина уставилась на него с изумлением, но, как ни странно, без возмущения, а Джордж тем временем тер горящую ладонь о свой бок. Он вспомнил, что так и не достал сигареты. Теперь он пошел за ними, достал одну, закурил и увидел, как дрожат у него руки. Когда он наконец обернулся, то, к своему ужасу, вдруг понял, что она пытается сдержать слезы. Мысль о слезах и последующими за ними взаимными упреками и извинениями — это было больше того, что он мог вынести. К тому же уже было слишком поздно начинать извиняться. Он сказал нетерпеливо, но не зло:

— Ну, давайте, закругляйтесь!

А когда она повернулась и бросилась, сверкая длинными голыми ногами и белым шелком, наверх на его кровать, он крикнул ей вслед:

— И не хлопайте дверью! — Но шутка оказалась плоской и прозвучала весьма неуместно.

Было поздно, когда он проснулся. Он понял это по тому, как падал солнечный свет, по отражению теней от воды на потолке, по тихим шелестящим звукам, которые указывали на то, что Хуанита подметала на террасе. Инстинктивно напрягшись в ожидании похмелья, которое, как он знал, настигнет его, Джордж потянулся за часами и увидел, что уже половина одиннадцатого. Он уже давно так поздно не вставал.

Он осторожно повернул голову сбоку набок, ожидая первого удара заслуженной агонии. Ничего не произошло. Не веря в удачу, он попытался повращать глазами, и ощущение вовсе не было болезненным. Он откинул красно-белое одеяло и осторожно сел. Чудо, Он чувствовал себя совершенно нормально, лучше, чем нормально, — бодрым, резвым и полным энергии.

Подобрав одежду, он пошел принять душ и побриться. Когда он добривался, мелодия прошлой ночи опять зазвучала у него в голове, но уже со словами, и лишь теперь он понял, хоть и слишком поздно, почему Фрэнсис так раздражало, что он ее насвистывал.

«Ну, — спросил он свое глуповатое отражение, — и насколько же ты сентиментален?» Но когда он оделся, то пошел и раскопал свой старый проигрыватель, вытер пыль с пластинки Фрэнка Синатры и поставил ее на проигрыватель.