Аннемари Шоэнли - Строптивая женщина

Часть первая

1979–1980

Ранним утром Марлена, Бернхард и Андреа сидели за завтраком. Бернхард, как всегда, уткнулся в газету. Его каштановые волосы были аккуратно причесаны, круглое лицо порозовело после недавнего бритья. Одетый в джинсы и джемпер, он производил впечатление чистенького, послушного школьника, который приготовил все уроки и положил в ранец свой бутерброд. Марлена опять почувствовала, как в ней оживает агрессивная неприязнь к мужу, причину которой она и сама-то не могла бы определить.

Андреа, уже повесив через плечо свой рюкзачок, с которым она ходила в сад, вылавливала пальцами воздушную кукурузу из молока и мурлыкала какую-то тарабарщину на своем милом детском языке. Она была плотной, крупной девочкой со светлыми с рыжинкой волосами, личиком формы сердечка и темно-голубыми глазами.

Марлена уставилась на кусочек окорока, лежащий на тарелке перед Бернхардом. Вот рука Бернхарда приблизилась к тарелке, толстые пальцы с коротко подстриженными ногтями нащупали ветчину, и рука с кусочком снова исчезла за газетой. А вот сейчас — на спор — он взглянет на Марлену поверх газеты и с набитым ртом спросит, какие у нее планы на сегодняшний день. Его губы при этом будут жирно блестеть, а в уголках губ застрянут хлебные крошки.

Он бросил взгляд поверх газеты:

— Какие у тебя планы на сегодня?

А что он, собственно, надеется услышать? Ах, дорогой… Я пройдусь по магазинам, навещу родителей и подумаю, какими кулинарными изысками порадовать тебя вечером…

— Пожалуй, займусь похищением папы римского, — сказала она.

— Прекрасно, — одобрил Бернхард и потянулся за салфеткой.

— Я надену на него наручники, заткну рот кляпом и заставлю смотреть фильм о том, как грязные негритята в странах «третьего мира» подыхают с голоду.

— Акции «Даймлера» поднимаются, — сообщил Бернхард.

— Потом заставлю его подписать манифест, разрешающий применение противозачаточных средств. А если он этого не сделает, я его кастрирую. Бернхард добрался до колонки траурных объявлений.

— Ну что ж, — машинально сказал он, подняв голову, — ты сделаешь сегодня много полезного. — И он ласково улыбнулся жене.

Она улыбнулась в ответ, яростно прикусив губу, и спросила себя, имеет ли муж вообще какое-нибудь понятие об ее истинном лице.

— Черт побери! Ты прекрасно знаешь, чем я занимаюсь целый день, — угрюмо пробурчала она. — Чищу, мою, варю… — Она отпила кофе.

— Ты не съездишь к родителям?

Марлена сморщилась. Ни о какой доброй воле с ее стороны не могло быть и речи. Но она пообещала матери сходить с ней в магазин за пуловером — безумно важное событие. Она даже спросила себя, не изложена ли эта волнующая новость в утренней газете, которую штудировал ее муж.

Бернхард поковырял пальцем в зубах. Марлена с нетерпением ждала, не выскочит ли у него из-за этого пломба изо рта — какое было бы оригинальное завершение утреннего ритуала!

Однако ничего не произошло, и она заявила:

— Знаешь, я решила кардинально изменить свою жизнь. — И злорадно улыбнулась, увидев его замешательство. Ничто не могло так испугать и рассердить его, как любое стремление к переменам. Он охотно согласился бы, чтобы все, всегда и во всем оставалось по-старому. «Лучшее — враг хорошего» было его излюбленной фразой, за которую он цеплялся во всех жизненных ситуациях, как обезьяний детеныш за материнскую шерсть.

Он наморщил лоб и сделал вид, что внимательно изучает передовицу.

— Ну, что там новенького?

— Цены на нефть растут, а социалисты поднимают свой обычный визг по поводу новых видов вооружений.

— Вот идиотство, правда? Ведь каждый прекрасно понимает, что только запугивание — единственное надежное средство сохранения мира.

— Даже ты это понимаешь. Ничего, придет время, и эту красную клику сменят наконец.

— Лучшее — враг хорошего, — ехидно напомнила Марлена.

— Но не в этом случае. Итак. — Бернхард сложил газету. — Что ты хочешь изменить в своей жизни?

— Мамочка хочет делать то, что доставляет ей радость, — внезапно вмешалась Андреа. Вчера, когда Марлена говорила с Иоганной, девочка рисовала, сидя недалеко от матери, и слышала их разговор.

Бернхард потрепал руку Марлены.

— Маме доставляет радость баловать нас с тобой, — проговорил он и бросил на Марлену предостерегающий взгляд.

— Еще бы, ни о чем другом мама и не мечтает. Она просто с ума сходит от радости! — хмыкнула Марлена. Потом встала, взяла Андреа на руки, прижала к себе и ласково произнесла: — Всего тебе хорошего, моя маленькая!

Самое ужасное в утреннем церемониале начиналось, когда Бернхард подходил к ней, целовал ее в щеку и ворковал: «До вечера, мое сокровище!» А потом брал Андреа за руку и выходил на улицу, где в ста метрах от их дома проносились машины и бушевала жизнь. Тогда Марлена замирала с опущенными руками между дверью и столом, глядя на объедки в тарелке Бернхарда, на плавающие в остывшем молоке кукурузные хлопья, готовая кричать от тоски. Что она здесь делает? Ей двадцать четыре года, а она день изо дня занимается тем же, чем и ее мать — только в более комфортных условиях. Она играет в эту чертову вонючую игру, в эту мерзкую жизнь, не в силах вырваться из заколдованного круга. Собственное мнение — куда там! Бернхард всегда лучше знает, что следует делать. Новые перспективы, новые взгляды на жизнь? Но Бернхард всегда настаивает на своем, и это касается не только традиционной обстановки в их квартире, на которую нельзя покуситься.

Сексуальная революция? Ха-ха-ха! Хотя Марлена теперь пьет таблетки и Бернхард больше не практикует прерванный акт, их интимные отношения не стали из-за этого более волнующими. Она стремится к чему-то новенькому, необычному — а Бернхард никогда не отступает от привычного порядка действий. Когда же она пытается взять инициативу в свои руки и внести хоть немного оживления в обычную любовную игру, то тут же чувствует его подспудное сопротивление. Он — мужчина в доме. Он приносит деньги, за ним — последнее слово, и он будет укладывать на спину свою жену, потому что — наставительно произносил он — ему не доставляют никакого удовольствия нелепые гимнастические упражнения в постели. Этого положения не меняли ни продуманные учебные фильмы по технике секса, ни подкладываемые Марленой порнографические журнальчики; лишь однажды, после «жестокого порно», он всю ночь горел огнем, однако это горение не задержалось надолго. Да и не будешь же ходить в кино каждый вечер!

Марлена вернулась в комнату и уселась на один из мягких стульев, которые Бернхард унаследовал от своей бабушки и которые она терпеть не могла, несмотря на их хваленое удобство. Она ненавидела весь этот дом. Он ей так же осточертел, как ее брак, как их отношения, как его взгляды. Ее мысли были полны планами сопротивления, ненавистью и неудержными фантазиями. Вот она — политик, чье красноречие приводит в фанатичный восторг народные массы. Или борец за свободу, деловая женщина, супердорогая проститутка… Кто угодно, только не славная немецкая домохозяйка в славном немецком домике. Ах, Господи! Она до сих пор не может понять, почему все время делает совсем не то, что хочет и должна. К примеру, она собиралась получить аттестат зрелости, остаться незамужней, сделать карьеру. И что же вышло из всех ее благих намерений? Если она станет продолжать в том же духе, то вполне понятно — имея перед глазами пример матери, — чем она закончит. Превратится в замученную, разочарованную женщину, покорно исполняющую все, чего от нее ждут, чьи иллюзии развеяны, как пекарский порошок для пирога под названием жизнь. А когда хочешь откусить от этого пирога, то щелкаешь зубами и хватаешь ртом воздух.