Бывший муж сестры (СИ) - Рябинина Юлия Валериевна

— Прямых адресов не знают. Но есть кое-что, что, на мой взгляд, можно считать за зацепку. — Друг замолкает.

— Не томи, Володь. Знаешь же, что время играет против нас. Да и нервы уже ни к черту. Мне еще нужно с детьми Веры разобраться. Утырка, то есть родного отца их найти.

— Ну, так а чего она летать-то вздумала? Чего ей не хватало? Вроде и деньгами не обижал, да и внимания ей и ее детям уделял? — Володя складывает руки на груди, облокачивается задом на столешницу, смотрит на меня внимательно.

— Да ревность все это, — говорит Капитан Очевидность Антоха. — Я так понимаю, как Надюшка приехала, так у Веры и подгорать стало. А еще когда ты развод затеял, так и вообще с катух съехала…

— Да уж. Женщины — это такой сложный механизм, что лезть разбираться не стоит. Все равно не поймешь. Так ты у нас вдовец теперь? Рановато, конечно… — рассуждает Володя.

— Да не, ты не поверишь! — вставляет Антон и принимается пересказывать мой разговор с Лавровым.

Господи, кляпа в руках не хватает, чтобы заткнуть этот поток нескончаемых слов!

— Вот это совпадение! Мистика, мать ее. Если бы не участвовал в этом сам, не поверил. Да ты счастливчик, Глеб, — в голосе друга скользит ирония.

— Вы как сплетницы, честное слово. Хуже девок. Не надоело кости мои перемывать? Как получилось, так и получилось. Бывает в жизни всякое. Вера, конечно, чуданула, но про мертвецов плохо не говорят. Так?

— Ага, — кивает Антоха.

Володя же не сводит с меня глаз.

— А хочешь узнать, что я думаю по этому поводу, Глеб?

— А если нет? Не скажешь? — задаю встречный вопрос.

— Ты же знаешь скажу, — ухмыляется он.

В небольшом кабинете становится довольно таки жарко и воздуха катастрофически перестает хватать, я чувствую, как по вискам скатываются капельки пота.

— Так говори, чего молчишь? — Оглядываю помещение в поисках хоть маленького оконца.

— Зря ты заварил всю эту кашу. Я тебе сразу сказал, что добром это не закончится. И фабрика тебе бы эта нахрен не сдалась. Рухлядь купил вместе с ее проблемами. Но ты прав. Теперь как есть. Но мой тебе совет, малой: продавай к чертовой матери эту фабрику, забирай из этого сраного гадюшника свою Надю и валите жить на какие-нибудь острова.

— От себя не убежишь, Володь. Как бы быстро и далеко ни бежал, вот тут, — показываю в центр груди, — все останется.

Володя не отпускает мой взгляд, держит. Что хочет увидеть в моих глазах, не пойму. Сейчас, кроме о том, как разрулить ситуацию с Надей, я думать не могу ни о чем. И даже смерть Веры на фоне похищения ее сестры мне кажется какой-то неправдоподобной, далекой, как будто я с женой и не был знаком никогда. Нет никаких эмоций.

— Ладно, хватит философствовать. Проблемы сами собой не разрешатся. — Володя отталкивается от столешницы. — Выдвигаемся, ребятки. По дороге все объясню. А вообще Тимоха меня в последнее время расстраивает очень. Сам не свой. Как-то чересчур остро он отреагировал на появление у нашего младшенького ребенка. Присмотр за ним нужен. И Киру скажите, чтобы глаз с него не спускал.

— Ревность — вещь непредсказуемая, — говорит Антоха, подмигивает, глядя в мою сторону.

— Пошел ты, придурок! — Бью его кулаком в плечо. — Ты вот попробуй Тимохе намекни. По роже сразу схлопочешь.

Только когда оказываемся уже в машине, Антоха кое-как успокаивается. Да и за рулем не так-то просто шутить. Володя утыкается в телефон, разрешая какие-то важные вопросы с партнерами, а я … Я залезаю в базу объявлений и создаю там профиль. Фабрику я все же продам. Володя прав: чтобы начать жить по-новому, нужно избавиться от старого.

— Надежда, давай с нами за стол, — заглядывая в комнату, зовет меня Мария.

— Спасибо, Маша, но я не голодна. — Вижу ее недоверчивый взгляд и добавляю: — Правда.

Девушка, постояв еще миг, разворачивается и уходит.

Тихий час в квартире — это что-то святое. Алиса и Соня мирно посапывают на кровати. Коленька с сыном Маши играет в другой комнате в какие-то видеоигры. А я… У меня, наконец, появляется возможность заглянуть в… дневник Веры, на который я наткнулась в Сонечкиной комнате, когда собирали вещи племяшки.

Этот дневник сестра вела со школы. Старая, потрепанная временем тетрадь аккуратно упакована в чистенькую новую обложку; именно поэтому она и привлекла мое внимание, а когда я открыла последние страницы, то поняла, что Вера до последнего делала в нем записи.

Провожу ладонью по первому пожелтевшему листу с надписью «ДНЕВНИК. СТРОГО СЕКРЕТНО». Сердце екает и к горлу подступает тошнота, а за грудной клеткой разливается тоска. Не могу поверить, что Веры больше нет. Слишком все произошло стремительно. Быстро. Как будто не со мной. Хорошо, что в этот момент Глеб был рядом, не знаю, как все сама смогла бы вытащить.

Перелистывая один лист за другим, бегло просматриваю записи. Возможно, это неправильно читать чужие мысли, но Веры больше нет, а в ее дневнике я надеюсь найти ответы на некоторые вопросы.

Долистав до последней страницы, понимаю, что даты сестра перестала проставлять с того момента, как родила Соню. Писала все сплошным текстом, не разделяя его на периоды.

Глубоко вздохнув, мысленно прошу у Веры прощение и случайно натыкаюсь на такую запись:

«Ненавижу.

Не ребенок, а каторга! Зачем я ее родила?

Хорошо, что Сонька есть. Глеб к ней так хорошо относится. Если бы не она…

Как же бесят меня эти дети!»

Захлопываю тетрадь, смахиваю с ресниц набежавшие слезы. Не верится, что это писала Вера. Я же помню, как она радовалась беременности. Помню, как за Коленьку переживала…

Но неожиданно в памяти всплывают другие моменты… Те, о которых я пыталась забыть и не хотела вспоминать. А точнее, они сами забылись, сами стерлись из памяти, а вот сейчас всплывают на поверхность.

Помню, когда я ушла жить к бабе Клаве, соседка звонила мне несколько раз, говорила, что Верка со своим хахалем ушли, а Кольку одного оставили. А он кричит в квартире так, что весь подъезд на уши поставил, и, если я не приду и не сделаю что-нибудь, они вызовут полицию.

А я про те случаи совсем забыла. В тот период Вера таскалась за своим Димкой всюду. Боялась потерять. И совсем о Николаше не заботилась.

Трясу головой. Не хочу вспоминать плохое.

Пропустив несколько страниц в дневнике, снова открываю.

«Опять звонила Надя. Ненавижу. Чувствую, что приехать хочет. Дрянь».

У меня замирает сердце.

«Я так и знала, что она переспала с Глебом!!! Стерва малолетняя!!! Притащила-таки свою дочь сюда. Теперь Глеб точно к ней уйдет!

Я не отдам его, он мой! А Наде уже недолго осталось. Ха!

Ненавижу Глеба! Он не оправдал моих ожиданий. Мерзавец!

Не хочу больше никого видеть! Все противны. Все омерзительны. Ненавижу!»

Это последние слова, написанные Верой.

Я вытираю тыльной стороной ладони мокрые щеки. Оказывается, я совсем не знала свою сестру. Не видела в ней всей этой злости. Разве можно жить с такой ненавистью в сердце?

— Надя, — слышу голос Сони и, повернув голову, замечаю, что она внимательно смотрит на меня.

— Да, милая? — Закрыв дневник, откладываю его, тянусь к племяшке. — Иди сюда.

Хлопаю рядом с собой по кровати.

— Не плачь. — Девочка тянется к моим щекам и тоже проводит коротенькими пальчиками по ним.

— Больше не буду, Соня, — обещаю ей.

— А когда дядя Глеб приедет? — спрашивает, прижимаясь ко мне.

— Скоро, малышка. Очень скоро, — говорю ей, целуя в макушку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Послушай, друг. — Володя возвышается над грузным мужчиной, который обеспокоенно трясется всем своим тучным телом. — В твоих же интересах назвать того, кто был заказчиком.

— Ребят, ну я правда не знаю. Не знаю! Все было в конверте. Вот он. — Школьный тренер лезет в стол и достает конверт. В нем лежат деньги, фотография Нади и адрес. — Вот, смотрите, все тут. Я даже деньги не трогал. Не знал, справятся ребята или нет.