Кэтрин Гаскин - Край бокала

— Клод, не надо меня пугать. Что будет, то и будет. Эти фотографии вовсе не предназначались для публикации. Они не принадлежат ни Максу, ни даже мне, они — частная собственность моей матери. Я даже не имела права их никому отдавать, вот и все.

— Я слушаю тебя, Мора, и не пойму, как человек серьезно может все это говорить, как человек с мозгами может отказываться от такого перспективного предприятия? Любопытно все же, что заставило тебя вдруг резко изменить решение?

— Это тебя не касается, Клод. Просто я открыла для себя, что не все в мире продается. Для меня это достаточная причина.

— Великолепная поза в стиле прошлого века, моя дорогая! Весьма эксцентрично. Интересно, надолго ли тебя хватит? Не собираешься ли ты вернуться к природе, на ирландские болота? Но в любом случае с тобой все кончено. Стоит мне позвонить людям, которые делают «Дикую природу», и моделью тебе уже не быть. Ты слушаешь?..

— Клод, я тебя уже наслушалась. — Я спокойно и осторожно положила трубку и через некоторое время набрала номер Макса. — Макс? Это Мора.

— Я ожидал твоего звонка, — спокойно и доброжелательно ответил он. — Клод орал на меня четверть часа.

— Прости меня, Макс, но мне необходимо это сделать. Но ведь для тебя все это — снимут они сериал или нет, буду я моделью или нет — не так уж важно, правда?

— Пожалуй. И я очень рад, что ты решила не использовать для этого фотографии, которые были у Бланш.

— В самом деле?

— Конечно. И хорошо, по-моему, что ты сама вовремя это поняла. Кто продает подобные вещи, тот больше никогда не получает их. Они даются людям только раз — и как их личное достояние. Правда, мне казалось, что ты еще не понимаешь этого по молодости.

— За эти дни я стала гораздо старше. Мне пора, Макс. Мы скоро увидимся с тобой и с Сузи.

Последней я позвонила Мэри Хагис. В наш магазин на Королевском проспекте.

— Мэри, это Мора, — сказала я. — Я в Ливерпуле и сегодня еду в Лондон.

— Ну, слава тебе господи! Я так волновалась за вас. Не знала, что и думать. Хоть бы открытку прислали.

— Мэри, у меня даже на это не было времени. Это были сумасшедшие, тяжелые дни. Моя бабушка…

— Бабушка? Я даже не знала, что она у вас есть!

— Это правда. Но я все расскажу вам попозже. Мэри, я сейчас звоню, чтобы сообщить о своем выезде, и прошу вас проявить ангельскую доброту — если можно, оставить мне в квартире немного хлеба и молока.

— Да я вас дождусь.

— О нет, не надо. Я ведь могу приехать поздно — на дорогах сейчас много машин. Увидимся утром.

— Мора, еще одна вещь…

Тут вмещалась телефонистка с требованием дополнительной оплаты, и я сказала:

— Это подождет, Мэри. До завтра.

Я действительно приехала в Лондон только вечером. Остановила машину напротив нашего магазина и занесла наверх свою сумку и две коробки.

На столе я нашла записку от Мэри:

«Мора, дорогая, просто не знаю, не сделала ли я глупость. Когда он снова пришел, я не знала, впустить его или позвать полицию. Но он так умеет уговаривать, говорит так убедительно, что я не могла ему не поверить. Он приходил в понедельник, во вторник и еще сегодня утром, спрашивал, нет ли от вас вестей. Он сказал мне, что не знает, вернетесь ли вы из Ирландии, но если вернетесь, он будет вас ждать. Так что пускай ждет».

Но он был уже здесь. Он задремал в гостиной на диване, который был маловат для его высокой фигуры, и я поняла, что теперь часто буду видеть его спящим и что все это — надолго. Я буду его любить (хотя мне иногда и будет казаться, что я его ненавижу); вместе с ним я буду радоваться и грустить, смеяться и сердиться. Недаром я тогда вернулась и потребовала у Коннора инструменты, которыми работал сам Томас Шеридан. Он отдал мне их без возражений и, видимо, тоже понял, для кого они предназначены. Я осторожно погладила его по щеке.

Он спал долго, крепким сном, пока я не сказала:

— Брендан! Мясо подгорит!

Наша жизнь при стеклодельном заводе в Бристоле была не такой романтичной, как мне рисовалось ранее в разговорах с Бренданом, но все же и не такой далекой от этих картин. Я учусь вести заводское хозяйство. Мы с Бренданом сняли у его партнера, Тима Хендерсена, каменный дом у реки, и теперь я подолгу слежу за катерами, теплоходами и лодками, снующими по этой реке. Но еще больше времени я провожу у печей, следя за удивительным искусством и грацией, с которой работают стеклодувы и другие мастера, — за всем, что поразило меня еще на стеклодельном заводе Шериданов. Теперь этот процесс уже не вызывает у меня страха, и я не стараюсь отвести глаза. Я привыкла к ритму этого удивительного, своеобразного танца, и к тому же, как в шутку говорит Брендан, около печей зимой можно погреться. Здесь всего две печи для повторного обжига, и вряд ли Брендан и Тим захотят иметь больше, даже при растущем спросе. У них всего шесть подмастерьев, два ученика и еще один мастер-стеклодув. Всякое расширение производства означало бы падение качества их индивидуальных изделий. Весной у них будет первая выставка в Лондоне или в Стокгольме, но уже сейчас на наш заводик поступают заказы — на стеклянные экраны, абстрактные стеклянные скульптуры, чаши и вазы.

«Надо следить, — говорит Брендан Тиму, — чтобы мы не слишком увлеклись внешним успехом и не начали бы повторять самих себя. Тогда конец».

Успех нам действительно сопутствует, но не такой, который приносит большое богатство.

Как и грозился Клод, я лишилась работы модели в Лондоне; едва ли я стану также работать манекенщицей для модного журнала, тем более что я набрала несколько фунтов веса. Но есть много другой работы — например, реклама шоколада или модельных женских свитеров. Это куда более спокойная работа, и я перестала быть нервозной и взвинченной, как случалось раньше. Теперь я езжу в Лондон по делу, как и все деловые люди, и всегда рада возможности вернуться домой.

Мы не говорим о Мирмаунте, о Тирелях или Конноре — не потому, что это болезненная тема, а потому, что об этом уже все сказано. Знаю, что для Коннора я — не замена Лотти, и этого с меня довольно.

В «Таймс» мы прочли об аукционе, на котором продавалось имущество из Мирмаунта — мебель, столовые сервизы XVIII века, комоды того же времени и многое другое. Приехали американские покупатели, торги были оживленными, а цены — высокими. Мэри Хагис была на аукционе все три дня, пока он продолжался, и прислала мне каталоги с указанием цен. Она теперь переживала за Бланш, которая лишилась таких сокровищ. Но я не печалилась. Единственный раз я почувствовала гнев и боль, когда некая журналистка, побывавшая в Ирландии в отпуске, кое-что прослышала об истории, произошедшей в Мирмаунте, и опубликовала статейку в «Санди экспресс» еще до аукциона: «Сокровища эксцентричной затворницы». Там упоминались кое-какие достоверные факты — Мирмаунт действительно принадлежал леди Мод, Коннор Шеридан управлял заводом; были там упоминания о трагедии Лотти и о богатом соседе Прегере. Но все было так вульгарно и искажено, что частица правды, смешанная с ложью, лишь ухудшила дело.