Барбара Картленд - Дуэль с судьбой

— Не стоит пытаться вскружить наши бедные головы, милорд. И, пожалуйста, не льстите Гермионе. Моя сестра достаточно романтическая натура, чтобы вбить себе в голову, что влюблена в вас, и, когда вы уедете, мне будет стоить большого труда заставить ее успокоиться, вернуться к урокам и привычным занятиям.

— И другого будущего для бедной девочки вы себе не представляете?

— А что еще я должна представлять? — с вызовом спросила Ровена.

Днем и ночью Ровена постоянно ощущала присутствие маркиза в доме, и не только потому, что ей приходилось подавать ему еду. Молодой человек внес в атмосферу, царящую в их доме, нечто такое, с чем ей никогда раньше не приходилось сталкиваться.

Это напоминало порыв ветра, ворвавшегося в распахнутое окно и промчавшегося по тесным комнатам, или яркое солнце, лучи которого неожиданно ослепили твои глаза.

Даже когда маркиз лежал без сознания, от него исходило явное мужское очарование.

Теперь, когда он очнулся и с ним можно было разговаривать, спорить, Ровена разглядела в маркизе такие черты характера, которые вызывали в ней протест.

Ее выводила из себя спокойная уверенность маркиза в собственной значимости, в том, что весь мир должен вращаться вокруг него, все должны кланяться, угождать ему и исполнять его приказания.

К тому же Ровена не могла избавиться от мысли, что маркиз оказывает им одолжение, оставаясь в их доме, в то время как в его распоряжении огромные, роскошные дома, где ему было бы гораздо удобнее.

Секретарь заехал повидать маркиза в коляске, запряженной такими лошадьми, что Ровена забыла обо всем и долго не могла налюбоваться на них.

Лакей, приходивший каждый день прислуживать маркизу, еще больше убедил Ровену в том, что их пациент занимает видное положение в обществе, и это заставило ее почувствовать себя еще менее значительной.

Маркиз осушил залпом бокал кларета и потребовал еще вина.

— По предписанию доктора вам разрешается только один бокал, милорд, — напомнила Ровена.

— Ерунда! — воскликнул маркиз. — Я хочу пить и требую еще вина. Налейте.

Ровена чуть было не подчинилась ему, но потом вовремя спохватилась.

— Вы должны спросить разрешения у моего отца, — сказала она. — Что касается меня, я выполняю указания доктора, а не ваши.

— Вы просто хотите наказать меня, — усмехнулся маркиз. — За то, что я позволил Лотти съесть своего голубя. Прекратите изображать строгую сиделку и налейте мне еще бокал кларета. — В его тоне сквозило раздражение.

— А если я откажусь?

— Тогда я встану с постели и налью вина сам.

— Вы не осмелитесь!

— Уверены в этом?

Глаза их встретились, и между ними начался своеобразный немой поединок. Наконец, сделав для себя неприятный вывод, что маркиз поступит именно так, как сказал, Ровена уступила.

— Очень хорошо, — сказала она. — Пусть будет по-вашему, но, если вечером вы, милорд, будете страдать от головной боли, не обвиняйте в этом меня.

— Вы наверняка знаете, что пациенту надо стараться доставлять удовольствие, мисс Ровена? — произнес маркиз. — Хорошее настроение способствует выздоровлению.

Он смотрел с улыбкой, как Ровена подняла над бокалом графин, который, так же как и вино, привез из Свейнлинг-парка его лакей.

Ровена ничего не ответила, и маркиз продолжал:

— Почему вы молчите? Я уже привык к тому, что вы отвечаете колкостью на каждое мое замечание, и ваше молчание даже обеспокоило меня.

— Держу свои мысли при себе, так как вы еще недостаточно хорошо себя чувствуете, чтобы услышать их, — ответила Ровена. — Не хочется огорчать вас.

Маркиз улыбнулся.

— Вот это уже похоже на вас, мисс Ровена. А теперь принесите мой бумажник.

— Я вела счет деньгам, которые вы задолжали за услуги моего отца, — сказала девушка. — Хотите взглянуть?

— Конечно!

Открыв ящик, Ровена вынула свои записи и передала их маркизу.

Внимательно просмотрев их, тот сказал:

— Милая девушка, да это же просто смешно! Неужели вы действительно думаете, что я оценю услуги вашего отца в столь ничтожную сумму? Я плачу вдвое больше ветеринару за то, что он смотрит за моими лошадьми.

— Папа будет очень доволен, получив и эти деньги.

— Позже я заплачу вашему отцу именно такую сумму, в какую оценю его помощь. А то, что вы просите за мое содержание и проживание, — это вообще смешная цифра.

— Это больше, чем я обычно прошу с других. — Ровена улыбнулась. — Впрочем, в большинстве случаев пациенты просто не платили.

Маркиз достал из бумажника несколько банкнот.

— Здесь двадцать фунтов, — сказал он. — И позвольте мне внести ясность в финансовые вопросы, мисс Ровена. Это предназначено на расходы, связанные с моим пребыванием в доме. Сумму моего долга вашему отцу я обсужу с ним лично.

Ровена попятилась назад, словно он предложил что-то ужасное.

— Вы… действительно считаете, что я приму от вас такую… такую крупную сумму? — запинаясь сказала она.

— У вас нет выбора, — заверил ее маркиз. — А если возникнут трудности, я просто пошлю своего секретаря внести эти деньги в счет вашего кредита во все местные продуктовые лавки.

— Вы не сделаете ничего подобного! — сердито воскликнула Ровена. — И позвольте теперь мне внести ясность в денежные расчеты. Мы не нуждаемся в вашей благотворительности, милорд.

— Мне нужно полноценное питание, — ответил на это маркиз, забавляясь ее горячностью. — Вы сами сказали, что мне надо восстанавливать силы. Так вот, я требую бараньих ножек, говяжьего филе, откормленных цыплят и много других вещей, которые, впрочем, можно доставить из моего дома.

— Мы не примем их! — заявила Ровена.

— Вы разочаровываете меня, — сказал маркиз. — Я уж было начал думать, что вы, мисс Ровена, вполне практичная женщина. А вы просто самоуверенная особа, считающая, что всегда действует безошибочно. Вы кормите богатых за счет бедных из глупой, ложно понятой гордости, которой на самом деле просто не можете себе позволить.

— Как вы смеете так со мной разговаривать!

Но Ровена понимала, что ее семья действительно нуждается во всем, о чем говорил маркиз.

Что ж, ради детей она снова уступит, и пусть маркиз опять добивается своего.

— Могу я войти? — раздался тихий, дрожащий голосок возле двери.

Повернув голову, маркиз увидел заглядывающую в комнату Гермиону.

— Да, заходи, — ответил он.

— Ровена будет сердиться, если застанет меня здесь, но я хотела показать вам свое новое платье.

Несколько дней назад состояние маркиза неожиданно ухудшилось, и приехавший из Лондона сэр Джордж прописал ему абсолютный покой.

— Всего-навсего лихорадка, — сказал он доктору Уинсфорду. — И этого следовало ожидать. Уверен, что маркиз скоро поправится. Покой и тишина быстро поставят его на ноги.

Маркиз, однако, чувствовал себя очень плохо. Вернулись мучительные головные боли, и молодой человек радовался, когда лекарства давали ему возможность погрузиться в глубокий сон, хоть ненадолго избавляя от страданий.

Бодрствуя, маркиз отмечал про себя, что Ровена снова стала той мягкой и заботливой девушкой, которой была, когда он впервые пришел в сознание после несчастного случая.

Маркиз ловил себя на том, что прислушивается к нежному голоску Ровены и ждет, когда затылка его коснется мягкая ладонь девушки, приподнимающей голову, чтобы он мог попить.

Но сейчас маркизу снова было лучше, и он приветливо улыбался Гермионе, которая вертелась около кровати, гордо демонстрируя новое муслиновое платье.

Платье было из самого дешевого материала — это не укрылось от наметанного глаза маркиза, знавшего толк в нарядах. Но ярко-синий цвет ткани прекрасно подходил под цвет глаз Гермионы, являясь одновременно превосходным фоном для ее чистой светлой кожи.

Уже не в первый раз маркиз подумал о том, что, если обеспечить Гермионе приличный гардероб и вывезти ее в свет, через год она произвела бы в высшем обществе настоящий фурор.

Но он понимал, что должен выкинуть подобные мысли из головы и не внушать девочке несбыточных надежд, чтобы потом она не испытала горького разочарования.

Маркиз испытывал сожаление при мысли о том, что красавицы-дочери доктора Уинсфорда навсегда останутся погребены в этой убогой деревушке, где никто не увидит и не оценит их прекрасной внешности и природной грации.

Ровена и Лотти обладали классической красотой, внешность же Гермионы опровергала все принятые каноны в оценке женских прелестей, но оставляла неизгладимое впечатление.

Белокурые волосы Ровены были светлыми, почти серебристыми, в то время как косы Гермионы — золотыми.

Глаза Ровены и Лотти казались голубыми, как яйца дрозда, а глаза Гермионы — синими, как васильки, и такими яркими, что, заглянув в них, трудно было уже отвести взгляд.