Алана Инош - Мгновения жизни

Тёплое дыхание щекочет мне шею, родные серые глаза смотрят встревоженно.

– Просто когда мы с тобой… гм… Мне страшновато иногда. Боюсь прижать сильнее, изогнуть… Вдруг тебе нельзя так? Может, нам с этим делом надо как-то поосторожнее?…

– Нет, Сашунь… Что ты, всё хорошо, – смеюсь я. – Не думай об этом. Там уже всё давно зажило. А поосторожнее, как ты говоришь, с этим делом только ёжикам приходится.

До снеговика дело доходит только ближе к обеду. В процессе его лепки мы умудряемся извозиться в снегу с головы до ног. Впрочем, веселье приходится прекратить: Александре кажется, что у меня уже побелел кончик носа, и мы возвращаемся в дом. Я разглядываю нос в зеркале: да вроде бы, не белый…

– Сегодня слишком холодно, – говорит мой ангел. – А тебе нельзя замерзать.

– По прогнозам, так целую неделю будет, – делаю я кислую мину. – Что ж теперь – на улицу носа не высовывать?

– Хорошая мысль, – заключая меня в тёплые объятия, улыбается Александра. И очень бережно и осторожно целует кончик моего «обмороженного» носа.

Ну, вот и вечер воскресенья – пора домой. Зимние звёзды колюче мерцают в тёмной бездне неба, ангел выводит машину из гаража, а я на прощание дотрагиваюсь пальцами до струн гитары. Они отзываются глухим стоном… Призраком твоего голоса.

Ты с нами. Навсегда.

9-10 декабря 2012

Лёгкими шагами по раскалённому асфальту, невесомее тополиного пуха, лето двигалось к своему закату. Выцветшее от июльского пекла небо скрученным подсыхающим листом шелестело над головой, а под ногами уже скрипела полынная горечь августа… Нет, наверно, больше ничего рокового этому месяцу было не суждено принести мне. Хотя… Как знать?

Солнце переливалось радужной муаровой завесой на ресницах, и в моём усталом прищуре глаз мир выглядел картиной художника-абстракциониста. Пропитанный мягким, остывающим отголоском жары ветерок вельветово-бережно, восхищённо касался моих открытых плеч, перебирал складки подола белого платья – почти точной копии знаменитого платья Мэрилин Монро. Ещё чуть-чуть игривого усердия со стороны ветра – и мне пришлось бы держать подол руками, как на той фотографии. Август прикинулся баловником, норовя прямо на улице превратить меня в модель для пинапа.

Тополя с сухими следами июльских ожогов в кронах разморённо колыхали ветвями, геройски принимая на себя всё солнечное безумие и спасая в своей тени длинные ряды скамеек. Янтарно-лаковое дерево спинок и чёрный чугун завитков на подлокотниках и ножках манили присесть… Но – слишком некстати. Рано, не сейчас. У меня было дело. Вопреки всем стараниям ветерка и соблазнительной тополиной тени, ноги шагали вперёд…

Шагали, пока до ушей не донёсся звон гитарных струн.

Он золотисто-звёздной болью впился в сердце, нежно причиняя мучения и беспощадно лаская… Незваным гостем из прошлого ворвавшись в душу, он перемешал радужный муар солнца на ресницах и мельтешащую пляску зайчиков на выщербленной брусчатке, выкрутил в один невыносимо тягучий завиток молчаливое любопытство окон и шаткость шагов… А потом к нему присоединился голос.

Ноги остановились как вкопанные, а память машиной времени отлистывала назад дни-страницы. Синеглазо-летние абзацы головокружительно пролетали, сменяясь дождливо-шелестящими осенними периодами, а по ним алым рубцом протянулся и набух, пульсируя тупой болью, лейтмотив – ты.

Блеск кожаных плеч куртки в свете фонаря, пушистая стриженая голова, трогательная худоба коленок под «военными» брюками… Осень, что свела нас с тобой, обладала не менее виртуозными пальцами, чем ты: из дождливого серебра струн она умела извлекать такие тёплые аккорды, какие и не ждёшь от неё, грустноглазой и прохладно-шуршащей. Здесь, на этих скамейках напротив торгового центра, где я когда-то работала, ныне остался лишь светло-горьковатый призрак тех дней. Он улыбался мне твоей улыбкой и таял в городской пыльной суете: его смывал шум транспорта.

Призрак того вечера выскользнул из-под тополиных крон, с мягкой грустью заглядывая мне в глаза. В тот вечер звон струн гитары моментально прогнал усталость, и я ясно увидела своё отражение в щитке тёмных очков, скрывавших твои незрячие глаза. Это было отражение нашего пути, но я ещё не умела читать такие знамения… Тонкие загадочные письмена судьбы, сложные и запутанные иероглифы будущего на трещинах брусчатки. Я не могла прочесть всех страниц, которые были нам отведены, и не видела точки, поставленной рукой рокового августа, который сейчас – два года спустя – ласкался к моим плечам как ни в чём не бывало. Ты играла для меня, а я, ёжась от осенней прохлады, слушала – вот и всё. Твой голос целовал меня в сердце, зажигая в нём рыжие сполохи листопадной грусти, а счастье пушистым боком щекотало его и мурлыкало…

Мы смело и беспечно шагали по тонким иероглифам-трещинам, которые уже проступали судьбоносно и неумолимо, описывая нашу жизнь – только читай. Но мы не умели. Не владели языком.

Сейчас я знала этот язык. Его паутинный шелест наполнял весь мир, он был везде: в усталом вздохе тополиных крон, в бликах солнца на зеркальной облицовке торгового центра, в рисунке дождевых капель на асфальте. Как в «Играх разума» гениальный математик Джон Нэш видел шифр, спрятанный в газетной статье, так и я читала в этом рисунке послания Вселенной. Стоило лишь посмотреть под ноги – и вот оно!

…Всплытие на поверхность реальности отозвалось предобморочной дурнотой во всём теле, августовский шум города поцеловал меня в макушку, и от этого поцелуя у меня заложило уши. Потребовалось присесть – каким бы важным ни было дело…

Круглая, покрытая рыжевато-русым коротким ёжиком голова, чёрный топик на тонких бретельках, татуировка в виде дракона на плече, бежевые бриджи и вьетнамки. И зрячие пальцы, танцующие на струнах. Нет, это была не ты… Девушка лет девятнадцати-двадцати – студентка, наверное. На брусчатке у её загорелых ног лежала кожаная чёрная кепка, старая и потёртая, и в неё прохожие изредка кидали деньги – кто железную мелочь, кто бумажные купюры. Место было бойкое, людей много.

Я в своём белом платье а-ля Мэрилин Монро, две недели назад сшитом в ателье, растекалась по соседней скамейке, содрогаясь всей душой от золотисто-звёздной боли. Паутинно-липкая вязь иероглифов судьбы тошнотворно выползала отовсюду, опутывая меня нитями грибницы, и я вяло отмахнулась от неё ослабевшей рукой… В самом деле, хватит. Довольно этой шизы.