Лайза Эндрюс - Награда за риск

Эмма закрыла глаза. Сила сопротивления убывала. Но ей во что бы то ни стало надо быть сильной. Она вырвала руку.

— Как мне оправдаться, если ты не желаешь мне ответить? — спросил Луис.

— Я не могу избавиться от мысли, что ты не будешь мне верен. Кто-то мог бы через это перешагнуть, а я нет. Измена меня убьет, я слишком тебя люблю. — Она посмотрела на Луиса и с удивлением увидела на его лице веселую улыбку… — Не улыбайся! Я ведь не только сама была бы убита, а и тебя потащила бы за собой! — почти истерически закричала она. — И это ничуть не смешно.

— Совсем не смешно, — согласился он.

— Тогда над чем ты засмеялся?

— Я думал, что у тебя и вправду есть серьезные причины мне отказать. А когда узнал, в чем дело, вздохнул с облегчением.

— Для меня, Луис, это самое серьезное препятствие. — Ей хотелось кричать, но она произнесла эти слова спокойным голосом. А потом все-таки замахнулась на него, и он, перехватив ее руки, завел их ей за спину.

— Поверь, Эмма, с тех пор, как во мне шевельнулось чувство к тебе, любовные приключения стали мне не нужны. Я настроен на верность тебе. Поначалу мне думалось, что воздерживаться будет трудно, а оказалось — легче легкого.

— Я тебе не верю. Наш преподаватель часто приносил нам испанские журналы, мы их читали на занятиях. Ты там упоминаешься без конца. И это ужасно.

— Прости. Очень жаль, что тебе приходилось читать эту стряпню. Пойми, что они все лжецы!

— И фотографы?

Он вздохнул.

— Разве ты не видишь, сколько времени я провожу на людях? Вот и случается, что предлагаю старой знакомой проводить ее домой. И сюда нередко наведываются друзья… Но вот стоит мне поприветствовать женщину поцелуем, как появляется десяток публикаций о моем новом романе.

— Но почему? В конце концов, ты же не наследный принц?

Он негромко засмеялся.

— Спасибо, что ты опять ставишь меня на место, guapa. Это для меня как прохладный душ после жары. — Он прошел к окну, раздернул шторы и вперился в полутьму. — Когда мне исполнилось восемнадцать, я смог распоряжаться большими деньгами, но не осознавал ни размеров моего состояния, ни ответственности за него. Я мог отправиться по своей прихоти в Лондон, Париж или на юг Франции. Около года я жил как дикарь и расточитель, и за это время такой стиль жизни успел мне смертельно наскучить. Я возжаждал серьезной деятельности. К счастью, был жив дедушка, и с его помощью я изучил все стороны нашего семейного бизнеса. — Он повернулся к Эмме. — Ты ничего мне не скажешь?

— Я слушаю, продолжай.

— К сожалению, в те недоброй памяти дни газеты успели меня «засечь». Тогда репортерские преувеличения тешили мое тщеславие, и я не посылал в редакции опровержений. Так из меня сделали плейбоя. И для читающей публики я, наверно, и в восемьдесят лет буду плейбоем.

— А в девятнадцать ты уже был примерным юношей?

И опять этот ласковый смех, который всегда заставлял ее сердце биться сильнее.

— Нет конечно. Я много работал, однако не избегал и развлечений. Но когда я встретил тебя, моя жизнь в самом деле совершенно изменилась… Да, в первые тридцать лет моей жизни было немало кутерьмы. Если следующие тридцать лет рядом со мной будешь ты, это будет совсем другая жизнь.

Эмма изучала его темные глаза, которые, в свою очередь, всматривались в ее лицо. Для нее было полной неожиданностью, что этот человек, богатый, уверенный в себе, ни в чем не знавший ни нужды, ни узды, на самом деле так нуждается в ней и готов ради нее себя обуздать.

— Ты можешь поклясться, что сказал мне всю правду о твоих отношениях с женщинами?

— Я поклянусь тебе в этом, Эмма, на могилах матери и отца. С тех пор как я люблю тебя, я не прикасался к женщинам. Даже в мыслях. — Слишком серьезны были его интонации, чтобы она посмела ему не поверить. Он взял и крепко обнял ее. — Ты будешь моей женой, Эмма? Прошу тебя, скажи мне «да»!

— Может быть. Я еще не уверена в себе…

Она прижалась к его груди, чтобы слышать убеждающий и успокаивающий неторопливый ритм его сердца. Все препятствия на пути к их счастью упали, но как раз это оказалось непривычно и ввергло ее в уныние.

— Эмма, моя единственная, ненаглядная!..

— Слушай, Луис, а как же Мария? — Эмма вспомнила, ради чего она оказалась на вилле.

— Мария уже знает, что ты здесь, и, поверь, ее куда больше обрадует твое появление за завтраком, чем твое участие в вечеринке.

Луис нагнулся, поцеловал Эмму в губы. И в ответном поцелуе прочитал однозначный ответ. Как наозорничавшие школьники они то и дело приоткрывали дверь кабинета и, дождавшись момента, когда парадная лестница обезлюдела, ринулись наверх. Конечно, на вечеринке ее окружили бы вниманием. Но стоит ли теперь об этом жалеть? Он ввел ее в спальню, и огромная, над всем главенствующая кровать напомнила ей прошлое.

— Она каждую ночь напоминает мне о твоем отсутствии!

В душе Эммы не осталось и следа той растерянности, с какой она входила в парадный подъезд. Она чувствовала себя спокойной и счастливой. Она здесь вдвоем с любимым.

Он целовал ее лоб, глаза, щеки, прежде чем захватить ее губы. Эмма восторгалась его сдержанностью: первый же поцелуй вполне дал представление о том, как она ему желанна, однако раздевал он ее очень осторожно и нежно. С самим собой он не церемонился: за долю секунды сбросил все, что на нем было.

И вот они предстали друг другу нагими. Она видела его мужскую мощь, и от жажды поддаться ей трепетала как былинка.

Он уложил ее на кровать и опустил голову ей на грудь.

— Не будет дня, чтобы я не повторял тебе слов любви! — шептал он ей, поверженной, лаская нежную кожу ее живота и гладя золотистые волосы перед входом туда, где сосредоточилась вся ее женственность. — Расслабься, прошу тебя! — Пальцы его спускались все ниже, пока не нащупали пестик ее чувственности и не принялись ласкать его — большие, сильные и нежные, понаторевшие в любовных играх.

— Прости меня! — прошептала она.

— За что?

— Я такая эгоистка: взяла и кончила раньше тебя.

— Это не называется эгоизмом. — Он поцеловал ее в кончик носа. — Ты должна научиться принимать любовь, guapa. Мне еще стольким вещам предстоит тебя учить. Одной ночи на все не хватит. — Его поцелуй таил в себе тысячу обещаний.

— А это не какая-то странность, что я так дрожу? Наверняка ведь у других женщин не было так!

— Я не помню, guapa, и мне это, честное слово, все равно. Разве кто-то еще мог сотворить со мной то, что сделала ты? Ты меня обновила, переделала, понимаешь? Ты дрожала как девочка — это было очаровательно. И мне выпало предпочтительное право повергнуть тебя в этот трепет.