Жаркое свидание в Майами - Надин Гонсалес

Ее звали Марица. Она отправилась на охоту за мусором и собрала вещи Энджел, включая металлический футляр, о котором та совсем забыла. Он стоил около двухсот долларов, и галерея вычла бы его из ее зарплаты.

Сгорая от равных частей благодарности и унижения, Энджел переоделась в дамской комнате в холле.

Выйдя, она спросила Марицу, как ей добраться до парома.

— Я могу устроить так, чтобы водитель встретил вас в вестибюле. Подойдет?

Энджел была на грани слез.

— Это здорово. Большое вам спасибо. За все.

Марица проводила ее до лифта и вышла, похлопав Энджел по плечу.

Дальше последовала поездка на гольф-каре к пристани, гонка вдоль причала, чтобы успеть на паром, который уже отчаливал, быстрый прыжок на борт, и Энджел выбралась из рая. Она села на деревянную банкетку и не отрывала взгляда от горизонта Майами. Ее попутчики были должным образом одеты и, вероятно, возвращались домой с ночных дежурств в качестве нянь и охранников. Из уважения Энджел едва удержалась, чтобы не разразиться истерическим смехом.

Это была первая ночь. Первая связь на одну ночь… со знаменитостью. Впервые в жизни она ушла от мужчины, даже не поцеловав его на прощание. Первый в жизни оргазм в душе на открытом воздухе. Первый полноценный ночной сон после отъезда Криса. Впервые она открылась кому-то о Крисе.

Энджел никому не рассказывала о своем расставании, главным образом потому, что потеряла связь с большинством друзей, которых оставила в Орландо. Что же касается семьи, то это было рискованно. Ее старшая сестра Бернадетт была крайне осуждающей. Только что выйдя замуж, она предупредила Энджел, чтобы та не ездила за Крисом в Майами. «Он не женится на тебе», — заявила она, как будто брак был конечной целью жизни. Когда стало известно об их разрыве, Бернадетт, не теряя времени, отправила сообщение: «Я же тебе говорила».

Крис Мойер, уроженец штата Небраска, не имеющего выхода к морю, всю жизнь увлекался морем. Это привело его во Флориду изучать морскую биологию. Уроженка Флориды, Энджел всегда считала пляжи чем-то само собой разумеющимся. Они с Крисом познакомились в аспирантуре. Он получал докторскую степень, она заканчивала аспирантуру. Прагматичный и целеустремленный парень Крис никогда не соглашался с изменчивыми взглядами Энджел на жизнь и карьеру. У него были не только краткосрочные цели, но и долгосрочные, которые простирались на следующее десятилетие или два. Энджел не могла заглядывать слишком далеко в будущее и принимала каждый день таким, какой он наступал.

В день ее тридцатилетия произошли две вещи. Энджел не смогла забронировать столик в «Дьябло», и галерея отказала ей в групповой выставке. Крис терпеливо ждал до следующего дня, чтобы объявить, что он принял постдокторскую должность в Австралии и не думает, что это хорошая идея для нее.

— Это было весело, — сказал он, тремя односложными словами отметая три года преданных отношений.

Это. Было. Весело.

Нет. Весело — это ужинать под звездами, играть в игры с блефом, говорить до такой степени, что можно было раскрыть слишком много, сдерживаться только для того, чтобы выплеснуть все без сожаления. Веселье — это первый поцелуй под искусственным водопадом, за которым следует безумная гонка в спальню босыми мокрыми ногами.

Энджел опустила голову на руки. Бернадетт была права. Последнее, что ей было нужно, — это веселье. Ее веселая карьера в искусстве провалилась. Веселые отношения рухнули. Ради ее здравомыслия все веселье, которое она испытала прошлой ночью, должно было быть отложено в долгий ящик.

«Через несколько дней ты забудешь меня».

О, как бы ей хотелось, чтобы это было правдой!

Энджел исчезла. Сандро понял это еще сквозь сон.

Он вскочил, отшвырнул простыню, вскочил с кровати и отдернул плотные шторы, чтобы впустить немного света. Из спальни ему была видна пристань. Он увидел ее крошечную фигурку, бегущую босиком по причалу, туфли в руках, волосы на ветру.

Энджел, Ангел… Ангелок сбегает из рая. Плохой ангелок.

Он посмотрел, как паром исчезает вдали, и вздохнул. Это было к лучшему. Сандро был падок на красоту, и иногда она сбивала его с пути истинного. Сейчас он не мог позволить себе отвлекаться. У него было дело в Майами, неприятное дело, которое требовало хладнокровия.

И все же какой бы потрясающе красивой ни была Энджел, она не тратила его время впустую. Она доставила картину и сертификат подлинности, который не стоил той бумаги, на которой был напечатан.

Его удивило, что, несмотря на все свои проницательные наблюдения, она ничего не знала о характере своего поручения. Она не соединила точки между ним и художником Хуаном Давидом Валеро. За это Сандро любил ее еще больше.

Алессандро Давид Карденас был внуком Хуана Давида Валеро.

Судя по всему, Сандро был любимым внуком. После смерти деда Сандро унаследовал большую часть картин. Пожар уничтожил половину, и Алессандро поставил цель сохранить остальное. Он выкупил все, что смог найти на рынке, а это было не так уж много. Его дед не имел коммерческого успеха. И все же новые частички коллекции продолжали появляться.

Только когда один из друзей с гордостью представил оригинал Валеро, купленный во время рыбалки в Майами, Сандро начал подозревать, что эти новые картины — подделки.

Картина, изображающая гаванскую гавань в сумерках, имела все атрибуты работы его покойного деда — широкие мазки и приглушенную цветовую палитру, которую так красиво описала Энджел, — но в ней было что-то не то. Это было все, что он мог сказать.

У друга Сандро, кубинского адвоката из Нью-Джерси, были самые лучшие намерения. Он не хотел смущать парня, поэтому держал свои подозрения при себе. Он узнал название художественной галереи на Линкольн-Роуд, которая продала ему картину, и навел кое-какие справки.

Какую роль в этом сыграла Анджелина Луис, если эта роль вообще имела место? Никакую, решил он и закрыл дверь к любым сомнениям.

Сандро подошел к старому деревянному столу, который когда-то принадлежал его деду, открыл блокнот и нарисовал чернильной ручкой по памяти ее лицо.

Он выронил ручку, и воспоминания нахлынули на него. Он с самого начала считал ее красивой, но, как только она начала описывать работы его деда, от приглушенной цветовой палитры до эмоциональных оттенков, он обнаружил, что она завораживает.

Написанная по сценарию речь раздражала его. Он держал руки, которые смешивали эти краски, и не нуждался в нотациях. И все же он оценил то, как она продолжала представлять его деда как личность, а не просто подпись на