Аликс де л’Эн - По ту сторону кровати

— Ну и мудила!

— Я вас не вынуждал произносить это слово, Ариана! По-моему, Пишон-Лабасс поговорил с кем-то, кто считает: если есть основания настаивать, что ему нанесен ущерб, а за это полагается штраф, грех таким случаем не воспользоваться.

Ариана вспомнила странную усмешку Фланвара, встреченного ею у кофейной машины… да-да-да, как раз сегодня днем… Ей стало противно до тошноты. Но даже угрозу заключения в тюрьму она восприняла, как чудесную возможность поплакаться в жилетку мужу.

А Юго смеялся. Юго смеялся, Юго тряс плечами, Юго хватался за бока, Юго откидывался назад и сгибался пополам, почти касаясь лицом коленей, смех веселыми раскатами взлетал к потолку и падал на пол, от него дрожали ножки низкого журнального столика, смех множеством пинг-понговых шариков отскакивал от стен, окрашенных «почти белым» колером от Джорджо Армани малярной кисти. И Ариана сразу же почувствовала, как в душе воцаряется спокойствие. Преимущество наличия мужчины в доме, оно ведь в чем заключается? Да просто в том, что присутствие мужчины в доме позволяет видеть в перспективе. У Арианы после восьми месяцев руководства большой фирмой еще не выработалось умение взглянуть на все со стороны, чтобы стала ясна гротескность нынешней ситуации, вот молодая женщина и заполучила нечто вроде профессиональной истерии на американский лад, при которой все подозревают всех, держа в голове нехитрую истину: даже у параноика есть враги. Юго же после нескольких месяцев работы на малом предприятии свеженький, как апрельский ветерок, ни на секунду не принял угрозу всерьез. Нет, нет, нет, его жена не будет гнить в тюремной камере! Не будет, потому что ее идея о расширении ассортимента услуг специалистов по крупногабаритной технике на самом деле гениальна и сдача в аренду крановщиков вместе с кранами на самом деле способствует развитию фирмы, а отнюдь не ее краху. Хотя, разумеется, предстоят нешуточные юридические сражения, но в главном все хорошо, прекрасная маркиза!

Счастливая Ариана поняла, что муж попался на удочку, утонув в глубоком кресле, с поджатыми под себя босыми ножками — так, чтобы были видны изящные ступни, — прелестная, хрупкая, застенчивая, она принялась молить его о помощи.

Она говорила — и это тоже была правда, — что с ней неладно: появились кое-какие признаки надвигающейся депрессии. Она спрашивала, может ли рассчитывать на его поддержку во имя их умершей любви. «Скажи мне, скажи, пожалуйста, мой дорогой, мой единственный, ты для меня все, пойми это, я потеряла тебя только по собственной вине, я же это понимаю и понимаю, какое это несчастье для женщины — слишком поздно осознать, как ей повезло, что она дышит тем же кислородом, каким дышит такое прекрасное, такое сказочное существо, как ты…»

Юго был растроган. Внезапно он почувствовал, что в нем растет желание, он ее хотел, как он ее хотел! Но… он ограничился уточнением: «Надо было сказать „азотом“, дорогая, ведь кислорода в воздухе так мало» — и обещанием, что сделает все возможное, но вовсе не во имя их «умершей любви», а просто так, да, просто так, помочь человеку всегда приятно.

И они отправились спать — каждый к себе.

Назавтра Ариана не вышла к завтраку, только крикнула сверху, перегнувшись через перила, что неважно себя чувствует, и опять легла в постель. Двадцать минут спустя, когда Юго, проводив детей, вернулся из школы, «ауди» все еще стояла на месте.

Его это заинтересовало, и он поднялся в спальню. В комнате было темно, но жена не спала. Она сидела на кровати спиной к двери и даже не повернулась к нему, выдавая глухим прерывающимся голосом монотонную тираду:

— Юго, это ты? Не зажигай свет, лучше тебе меня не видеть… Они продаются по два, помнишь? И у меня остался один, после Луизы, я посмотрела, срок годности у него еще не истек. Утром мне было нехорошо, ну я и проверила — так, на всякий случай, как допила бы из пузырька микстуру от кашля, чтобы даром не пропала… Я даже не посмотрела на часы, понимая, что это ни к чему, откуда бы, и я увидела его только десять минут спустя, когда зашла опять в ванную. Увидела, что в правом его углу синяя полосочка. А это значит, что тогда, в «Трианоне», ты даже не позаботился о том, чтобы хоть сколько-нибудь предохраниться, как сделала бы любая нормальная женщина. Догадываюсь, что ты все понял, и мне не надо видеть, как у тебя сейчас выпучились от ужаса глаза, чтобы представить себе это… Да, мы ждем ребенка, дорогой. Помолчи, не говори ничего. Конечно, я сделаю так, как ты скажешь, у тебя есть месяц, чтобы принять решение, только в том случае, если ты, как и я сама, не сможешь, в конце концов, отнестись к новости как к трагической, знай одно: поскольку ты отказался вернуть мне мою женскую жизнь два месяца назад, на этот раз промежность следовало бы разрезать тебе, а не мне.

Мэтр Морис Кантюи

Судебный исполнитель

Член совета директоров

Союза молодых судебных исполнителей

Франции

Код папки: «Эксперимент Марсиак»

Протокол о ходе эксперимента за ноябрь месяц 2002 г.

Внимание: документ пока хранить только для внутреннего пользования

Общие наблюдения

Увы, необходимость заниматься другими делами не позволила мне увидеться с четой Марсиаков после 15-го числа заканчивающегося месяца. Потому невозможно и сделать подробный отчет о происходящем. Этот отчет будет сделан позже.

Конец ремонту? Новоселье? Годовщина нежданная? Рождество преждевременное? Все объясняет (или ничего не объясняет) картонка с надписью:

ПРАЗДНИК НИПОЧЕМУ!

Но ведь 22 декабря…

Гудрун, которой поручили оформление дома, зашла, ориентируясь на рождественскую полночь по-скандинавски, куда дальше обычного. По всему дому номер 12 на улице Веселого Зяблика были развешаны гирлянды из сосновых шишек, пухлощеких ангелочков, красных и зеленых бантиков, тут и там расставлены войлочные разноцветные деды-морозы и свечи с выложенными блестками словами — на некоторых «РАДОСТЬ», на других «МИР». Одетый в красно-зеленый комбинезон и колпачок с помпоном Навес бегал по кухне туда-сюда, и малышка Луиза, увидев его метания, забеспокоилась.

— Это рождественское полено ожило? А оно не убежит совсем? Не пропадет до десерта? — приставала девочка к няне.

Гудрун потребовала даже, чтобы Дилабо переоделся и загримировался: он будет северным оленем. Что ж, тот проглотил горькую пилюлю не поморщившись, повиновался и теперь встречал приглашенных у входа ревом, от которого содрогались стены и звенели привешенные к его рогам золоченые колокольчики. Около семи совершенно взбудораженные Эктор и Луиза уже просто вертелись волчком, бегая по всему дому в кое-как напяленных выходных нарядах, а «лучшая обувь» давно была загнана под диван.