Диана Машкова - Нежное солнце Эльзаса

— Что? — Егор смотрел на меня настороженно.

— То, что я не верила вам. Простите, — и, не дав ему даже опомниться, я торопливо начала свой рассказ.

Я говорила долго — за окном уже начало темнеть, хотя в офис я пришла сразу же после обеденного перерыва. Поначалу Егор время от времени отвлекался на звонки, а я терпеливо дожидалась, когда он договорит. Потом он раздраженно выдернул шнур из ожившего было очередным звонком тела телефона, и больше никто нам не мешал. Я рассказала ему всю историю своей стремительной карьеры, в которой было и чем гордиться, и от чего гореть чувством омерзения и пожизненного стыда. Я поведала свою печальную биографию, не забыв о решающей роли моего ныне всеми покинутого отца. Я описывала свои чувства, свои мысли — все, что перевернуло мою судьбу за последние десять месяцев. Я говорила и говорила. Егор то хмурился, то закрывал глаза, то вздыхал, то прятал лицо в ладонях. Эти жесты говорили мне больше, чем все слова в мире. Господи, как же я раньше могла не верить собственным глазам?

Я замолчала, когда на улице уже стало совсем темно — только круглолицая луна сосредоточенно наблюдала за нами со своего звездного трона. Неужели действительно она охраняет наши судьбы? А я и в этом тогда не поверила Егору.

Шаги и голоса в коридоре давно стихли. Наверное, во всем здании не осталось никого, кроме нас. Мы неотрывно смотрели друг на друга. Свет в кабинете никто не включал, но я в мельчайших деталях видела освещаемое лунным светом лицо Егора. Его сияющие, наполненные влажной печалью глаза, его мерцающие в грустной улыбке губы. Я могла смотреть на него вечно, не смея прикоснуться. Простит он меня или нет? Только бы не слышать отказа, не знать смертельного своего приговора. Пусть лучше неизвестность. Пусть бесконечное течение этих минут нерешенности, но рядом.

— Ты не виновата. — Голос Егора дрогнул. А я всеми силами старалась сдержать слезы, которые уже собирались в тяжелые капли в уголках глаз. Ну, что ж это я. Все плачу, плачу. А раньше-то из меня слезинки было не выдавить. — Просто… жизнь… — У него не получилось договорить. Да я и не выдержала бы никаких его объяснений всего совершенного мною по эту сторону бытия. Себя я все равно за многие вещи никогда уже не прощу.

— Не надо, — слезы я все-таки сдержала, но других слов произнести не смогла.

— Девочка моя! — Егор встал со стула и подошел ко мне. Он обнял меня так крепко и так легко, что истосковавшееся по его близости сердце готово было разорваться от счастья.

Сквозь звенящую тишину опустевшего офиса я еле-еле расслышала невесомый, как крылья бабочки, шепот Егора:

Любви я заждался, мне 30 лет.

Полюбим друг друга. Попросту.

Да так, чтоб скала распостелилась в пух.

От черта скраду и от бога я!

…не кинь меня в пропасть, будь добра.

От этой ли струшу боли я?

Как там, как там было дальше?! Кажется, «Мне даже пиджак не жаль ободрать, а грудь и бока — тем более». Маяковскому все бы шуточки со своей Тамарой шутить. Как будто ничего страшного вообще не произошло! И я наконец расплакалась…

С той ночи мы с Егором больше не расставались — я только позвонила маме, объяснила все, как смогла, чтобы она не волновалась. И мы поехали к нему, на скромную холостяцкую квартиру, которую он снимал на окраине Страсбурга.

По дороге Егор успел рассказать, как сам он попал на работу в «Гранд Дом» — приехал в полном отчаянии к менеджерам, с которыми до того на протяжении четырех лет вел безрезультатные переговоры, и рассказал все, как есть. Кажется, господам французам польстило столь пристальное внимание к их компании в далекой России. Спустя пару дней они пригласили Егора на ужин и, предварительно задав море вопросов о российском алкогольном рынке, предложили возглавить «русский» проект. Разумеется, Егор согласился. К тому времени он оказался уже в весьма сложном положении: из прежней квартиры пора съезжать, на новую денег нет. Да и повседневные расходы перешли за рамки его возможностей — ни накоплений, ни побочных доходов у моего наивного и трогательного мальчика не было. Егор много раз думал о том, чтобы вернуться в Москву, но, во-первых, проблемы с жильем возникли бы и там — кроме родителей, в трехкомнатной квартире, где он был прописан, жила взрослая сестра, которая два года назад успела обзавестись ребенком и мужем. Во-вторых, после европейского образа жизни заново привыкнуть к российской столице казалось Егору невероятно сложным. А я про себя подумала, как по-разному устроены люди: для меня в жизни преград не существовало — я бросалась на амбразуру и добивалась своего любыми способами, любыми усилиями. Егору проще было уйти от проблем, убежать, чем попытаться их как-то решить. Как бы то ни было, своим пристанищем он снова избрал Страсбург. И, кажется, не прогадал.

Долгожданная ночь стала самой сказочной для нас обоих. Не было предела нежности, признаниям, ласковым словам. Ни до — а я-то искренне полагала, что все лучшее уже случилось со мной прошлым летом в номере «Софителя», — ни после таким безумствам мы не предавались. И не помнили себя от счастья.

А утром Егор торжественно сообщил мне, что я успешно прошла собеседование и принята на работу. При этом невесть откуда взявшийся блудливый бес не уставал высекать игривые искры из его счастливых глаз. Кажется, это от меня мой милый мальчик научился такой бесцеремонной наглости. А впрочем, какая разница?! От Егора я готова была стерпеть что угодно и в каких угодно размерах. Ох, что-то я опять думаю не о том… Одним словом, я была принята рядовым специалистом под начальство Егора в «русский» отдел «Гранд Дома». Если предположить, что мне лет двадцать пять и я только начинаю карьеру — весьма и весьма неплохо. А вообще-то к черту двадцать пять! В нежных объятиях единственно любимого человека я чувствовала себя максимум на семнадцать. Тогда эта должность — просто невиданный подарок судьбы!

Нужно сказать, в специалистах я не засиделась. Не прошло и двух лет, как «Гранд Дом» открыл дирекцию по работе с Восточной Европой. Ее-то я и возглавила, поглотив, в числе других, и «русский» отдел. К тому времени Егор благоразумно перешел в другое подразделение компании: в отличие от меня он никогда не страдал ни излишними амбициями, ни болезнью под названием «карьера». Главное, чтобы работа приносила удовольствие и приемлемый доход. Все остальное неважно. Вот он и решил мне не мешать, а заодно и не испытывать судьбу во второй раз. Деньги, к слову говоря, моего любимого в принципе тоже не слишком волновали. Особенно, кажется, с тех пор, как он переехал к нам с мамой в дом и перестал тратиться на съемную квартиру. Зато благодаря этой рокировке я была избавлена от необходимости покупать машину: все равно на работу, с работы, по магазинам и в Баден-Баден по выходным мы ездили только вместе, на его новеньком «Рено». А я по-прежнему испытывала необъяснимое блаженство от оплаты всех наших совместных счетов и прочих повседневных расходов. По-моему, русские женщины все-таки больны на голову: на что угодно готовы ради любви. И это говорю я, которая всю жизнь презирала такой расклад и полагала, что мужчина должен зарабатывать, содержать. Одним словом, черт его знает что такое!