Ольга Лазорева - Аромат рябины

Она игриво посмотрела на него, а потом неожиданно громко рыгнула. По коридору распространился запах перегара. Валентина вновь начало тошнить, и он грубо вытолкал женщину за дверь. Зайдя в комнату, Валентин стащил с дивана постельное белье, скомкал его и бросил в ванную. Затем, вымыв руки с мылом, взял сигареты, вынес на балкон стул и в изнеможении опустился на него. Он чувствовал невероятную слабость, и его продолжало периодически тошнить. В этот момент хлопнула подъездная дверь, и Валентин, машинально глянув сквозь прутья решетки, увидел свою ночную подружку. Она, еле двигая ногами, побрела к помойке и, зацепившись рукой за край бака, попыталась присесть на корточки. Ей это не удалось. Женщина выпрямилась и стояла какое-то время, сильно качаясь. Потом с трудом подняла юбку и чуть наклонившись, начала мочиться прямо на асфальт. Валентин отвернулся и закурил. Он чувствовал себя отвратительно. Мир казался ему тошнотворным, а сам он в этой тошниловке ненужным куском дерьма.

Прошла неделя. Валентин больше так не напивался и старался жить тихо и размеренно. Он много гулял, избегая леса и кладбища. Но скоро этот городок с одними и теми же грязными и узкими улочками; с одинаковыми, в основной своей массе, обшарпанными пятиэтажками; со стандартным для таких городов центром, где находилась площадь с неизменным памятником В.И. Ленину и обязательные административные здания, перед которыми были разбиты чуть ли не единственные в городе клумбы с цветами; с возвышающимися вокруг площади новыми высотками из разряда престижного жилья — скоро этот городок был изучен Валентином вдоль и поперек и откровенно осточертел ему. Жители также не вызывали у него теплых чувств. Они разделялись на группы, казалось, никак друг с другом не пересекающиеся: очень малочисленная группа богатых людей с особняками, иномарками и прочими атрибутами статуса; пенсионеры с неизменно обиженными выражениями лиц, словно им должен весь мир; заводские и фабричные рабочие, плохо одетые и всегда с помятыми физиономиями; молодежь, нахрапистая, развязная и очень пестрая в своей массе. Интеллигентных лиц в этом городе Валентин почему-то вообще не встречал. Однажды во время своих длинных прогулок он наткнулся на здание местного драмтеатра. Издалека заметив вывеску и стенды с афишами, Валентин мгновенно свернул в ближайший переулок. Никакого желания общаться со своими коллегами он не испытывал.

Развлекали его две категории граждан: работники автотранспорта и местные старухи. Какое-то время Валентин даже специально катался на рейсовых автобусах, изучая их внутреннее оформление. Сами машины были одинаковы, старые, 60-х годов выпуска, какой-то нелепой, почти квадратной формы. Но внутри они радовали глаз разнообразием оформления, ярко отражая личность и пристрастия водителя. Это была, по всей видимости, местная мода. Кабина обвешивалась всем, что нравилось водителю, а так как она от салона ничем не отделялась, то пассажиры могли беспрепятственно любоваться ее убранством. Чего только не было в этих автобусах! В одном Валентин увидел многочисленные флажки футбольных клубов, в другом — коллекцию ярких наклеек на самые различные темы, в третьем — этикетки спиртных напитков, почему-то перемежающиеся с искусственными цветами, в четвертом — плакаты и открытки с полуобнаженными красотками. А в одном автобусе он чуть не упал от изумления, увидев на стене большой плакат с изречением Петрарки, выведенным крупными буквами и гласившим: «Жадный всегда беден».

Контролеры в этих автобусах также обращали на себя внимание. В основном это были женщины средних лет, очень разговорчивые, хамоватые, но деловые. Они воспринимали автобус как свой дом и самозабвенно хозяйничали в нем. Встречали каждого пассажира, как своего родственника, и поэтому «зайцем» проехаться было невозможно. Они помогали при посадке, рассаживали всех на положенные места, следили за порядком, болтали без умолку одновременно и с водителем и с пассажирами, успевая всех «обилечивать», и даже ухитрялись по ходу дела воспитывать нахальную молодежь. Валентина удивляло то, что все они были густо и довольно вызывающе накрашены, замысловато причесаны и одеты, независимо от комплекции, в обтягивающие джинсы и кофточки с глубоким декольте. Он решил, что и это, видимо, местная специальная для контролеров мода, и все они ее ревностно придерживаются. Валентина вначале очень забавляло наблюдать за ними и их работой, но вскоре и это ему надоело, и он перестал разъезжать в автобусах.

Теперь он почти безвылазно находился в квартире. Выносил на балкон стул и сидел там часами, размышляя о жизни вообще и о своей в частности. Ему нравилось такое времяпрепровождение с сигаретами и пивом. Но скоро Валентин заметил, что напротив в соседнем доме слишком много наблюдателей. И на балконах, и в окнах квартир, и в подъездах маячили силуэты старух, часами наблюдающих за происходящим в соседних квартирах и дворе.

«Это, по всей видимости, заменяет им деревенские лавочки», — думал Валентин, созерцая очередную любопытную физиономию в окне напротив.

Он скоро перестал днем сидеть на балконе, так как почувствовал все нарастающее раздражение от многочисленных, устремленных, казалось, только на него изучающих взглядов. Как-то вечером, услышав совершенно непонятные завывания, Валентин выскочил на балкон и увидел, что во дворе за деревянным столом устроилась целая компания старух. Они пили водку из пластиковых стаканчиков и громко, кто кого перекричит, пели народные песни. Это продолжалось не один час, и Валентин скоро буквально озверел от злости и беспомощности. Старухи драли глотки где-то до часу ночи, потом еще поговорили о чем-то довольно громко и, наконец, разошлись. А Валентин долго не мог заснуть после такого концерта.

Он вообще здесь плохо спал. Одно время попробовал смотреть телевизор, но что днем, что ночью набор был одинаков: новости, боевики, мыльные оперы, репортажи из горячих точек и т. д. А бесконечные картины разрушений, стихийных бедствий, убийств спокойствия не прибавляли. Валентин и без того почти постоянно находился в угнетенном состоянии духа.

«Не представляю, как можно остаться нормальным, смотря все это ежедневно! — думал Валентин, переключая каналы. — Можно подумать, в мире не происходит ничего хорошего».

Он решил, что будет смотреть только музыкальный канал, но через пару дней исполнители с одинаково слабыми голосами, раскрасом и голыми пупками надоели ему до смерти, он выключил телевизор и больше не пытался что-нибудь смотреть.

Жизнь его словно остановилась, и он даже радовался этому, не предпринимая никаких попыток двигаться хоть в какую-нибудь сторону. Домой возвращаться не хотелось, но и здесь нельзя было оставаться до бесконечности. Деньги, взятые из дома, рано или поздно должны были закончиться. Нужно было что-то решить, но Валентину не хотелось даже задумываться над этим. Он перестал звонить матери, потому что его стала сильно напрягать ложь, которую он вынужден был сообщать ей. Вначале легкие угрызения совести слегка тревожили, но вскоре пропали и они. Валентин никогда не испытывал особой любви к матери. Конечно, он был к ней привязан, но не мог избавиться от чувства жалости и презрения. Мать казалась ему неинтересным, серым существом, неспособным на глубокие чувства и свежие мысли. К тому же он был почему-то уверен, что и она не питает к нему особой любви, а ее заботы и волнения обусловлены чисто животным инстинктом. В их отношениях всегда сквозил холодок. Отца своего Валентин не знал, мать на его как-то заданный вопрос промолчала, опустив глаза, и это заставило презирать ее еще сильнее.