Александр Вельтман - Эротида

Это было, кажется, в прошедшем году в августе месяце… точно.

Званые гости съехались в один дом праздновать красный день хозяйки.

Семейство было средней руки, жило не на большую ногу. Обед был вкусен и весел. Хозяин пил за здоровье гостей, гости за здоровье молодой хозяйки и поэта: так величали добрые приятели самого хозяина, который — не при нем будь сказано — умел слагать стихи, вроде «на прыщик Делии», и сочинять журнальные повести.

После обеда, по обычаю, дамы пошли в гостиную, мужчины уединились в кабинет жечь табак.

После-обеда, в обществе, в беседе приятельской, есть живой журнал. В это время выполняются экспромтом все статьи тяжелой и легкой литературы, критики и смеси.

В одном углу, с сигаркою в зубах, сидит тучная статья сельской промышленности и хозяйственной экономии, под заглавием: о пользе свеклы и картофеля. В другом углу, раскинувшись на диване, философия трактует о различии философии и филозофии; подле филологическая статья доказывает, что слово филология составлено из φιλος — друг и λογος — слово; что французское слово filou — мошенник, обманщик — имеет корнем своим также слово φιλος, получившее превратный смысл с тех пор, как люди стали употреблять слово друг как лучшее оружие для обмана; и что от слова λογω — говорю — происходит русский глагол лгу, ибо говорю и лгу некоторым образом единозначительны.

Тощее стихотворение, затянувшись украинским вахштафом, ходит Эолом по комнате и ропщет про себя куплеты.

Историческая статья, заложив руки в боковые карманы, излагает свое мнение о хаосе времен и народов; механика — о различии стремления к центру и от центра; мета-механика — о законах духовных движений в природе; геология — о расширении толщи земной; ботаника — об общественной и частной жизни растений.

Но частные разговоры сливаются наконец в смесь. Внимание общее к слухам, новостям, остротам, городским сплетням… Только критика сидит надувшись, слушает и прислушивается, смотрит и всматривается, все видит и ненавидит.

После-обеда происходит незаметно. Цель жизни исполняется: пища варится хорошо, душа не тоскует, не измеряет времени.

Так началось после-обеда и у поэта. Сперва поступила философическая статья: что такое женщина? потом механическая: о стремлении к сердцу и от сердца; потом астрономическая: о светилах любви; потом агрономическая: о возделывании женской души и о причинах неурожая семейственного счастия; потом начался критический разбор женщины во всех отношениях; потом смесь, рассказы, анекдоты…

— Я не умею рассказывать, — сказал хозяин, — но прочту вам быль о том, на что женщина может решиться из любви.

— Очень, очень рады! — вскричали некоторые из гостей, но большая часть нахмурилась при слове чтение. Поэт этого не заметил, вынул тетрадку из конторки, поставил перед собой стакан воды и начал читать следующее.

Бригадир. — В наше блаженное время. — Женихи. — Улан. — Он знает приличия.

Около 25 лет тому назад бригадир Хойхоров (предок его был вывезен с Кавказа) доживал свой век в поместье, высочайше дарованном ему за заслуги. Он был из числа тех людей, которые хвалят только свое прошедшее, любят старые привычки, как старое вино, не видят добра в будущем и думают, что все окружающее их теряет свою силу, свою красоту, портится, клонится к разрушению.

Воспоминание о прошедшем имеет какую-то особенную приятность, но у старожилов нашего времени есть какая-то чудная страсть или, может быть, и пристрастие к временам Екатерины. Когда они заведут речь о своем прошлом, на щеках их выступает румянец, в очах заблещет молния.

«Теперь все коротко: и платье, и ум, и жизнь людей. Где теперь такие люди, какие бывали в наше время? — Румянцев, Потемкин, Орлов, Суворов, Шереметев… Истинные вельможи славою, честью и богатством!

Бывало, Петр Борисович или Николай Петрович вздумают попировать, созвать гостей в Останкино, в Кусково… Вся дворня во французских, шитых золотом кафтанах!.. От заставы Московской вплоть до дачи огородят собою дорогу по обе стороны сорок тысяч душ Московской губернии: мужички, купцы да крестьяне, тысячники да мильонщики, в синих бархатных да плисовых кафтанах, а молодицы и девицы в парче, увешаны жемчугом, накрыты золотой фатою!.. А поедет сам цугом, в раззолоченной карете, в золоченых шорах, впереди скороходы, сзади гайдуки в сажень!.. За ним вся знать московская. А в Кускове сто поваров обед готовят. А обед часов пять тянется; носят, носят, золотым блюдам счета нет!., откушают — почетные садятся играть в преферанс, в ламуш, в панфил, в тресет, в басет, в марьяж, в ломбер… Дамы идут прогуливаться в сад, деревья от маковки до корня унизаны ананасами, апельсинами, персиками… На пруду раззолоченная шлюпка, роговая музыка гремит, как на страшном суде. Потом театр воздушный… что за актеры!., а все доморощенные!., про кулисы и говорить нечего: машина на машине — сами двигаются!.. Потом откроется бал… пойдут полонез, пергурдин, манимаску, менуэт… А что за наряды! Боже великий!., одного золота да блесток, что на пол просыплется, нашему брату на целую жизнь на пропитанье достало бы — полотеры пудами на выжигу продают!..

Бывало, сама государыня дивится: ну, — говорит, — Николай Петрович, богат ты и тороват! угостил! где нам за тобой тягаться?»…

Таким образом и бригадир Хойхоров видал прохождение небесных и земных комет и не дивился звездам.

Пережив жену свою, он остался с единородной своею дочерью Эротидой (он любил мудреные греческие имена и при рождении дочери выбрал это имя из Гипотипозиса, или из Полного месяцеслова); ему понравилось имя Эротида — любовь на лице являющая.

Он взялся сам воспитывать дочь свою. — Не поручу, — говаривал он еще жене своей, — не поручу ее ни мадаме, ни мусье.

— Помилуй, батюшка мой, — говаривала ему жена, — да ты только и знаешь, что свой артикул! — Но с женою умерли противоречия, и бригадир, нарядив дитя в амазонское платьице, накупил ему для забавы деревянных солдатиков, ружье, барабан, коня на колесах…