Далия Трускиновская - Единственные

И вдруг в эту жизнь вторгается необходимость строить совсем новые отношения с соседом…

Как, как Галочка представляла себе эти отношения?!.

– Галка, он же знает меня, как облупленную, на кой я ему сдалась?.. – безнадежно спросила Илона.

– Вот именно поэтому, Илусик. Я тебя знаю, ты его не бросишь. А дети будут помогать. Максимка, Артемка – они же тебя помнят!

– Ну так пусть они его к себе заберут!

– А вот это не получится. Он не поедет.

– Это еще почему?

– Потому… Он же меня не бросит. Помнишь, как мама каждое воскресенье к дяде Мише ездила? И Толик с ней ездил – до последнего, пока уже чуть ли не на руках ее через все кладбище нес. Он меня не бросит, точно тебе говорю. Иначе – разве бы я сейчас тут у тебя сидела? Илонка, я даже не знаю, как просить… Ты же его знаешь! И он тебе доверяет!

– Вот, смотри! – Илона открыла мусорник и показала две пустые бутылки.

– Опять?

– Ну да. Понемножку, понемножку… Галка, я же другой уже не буду. Я на самое дно опустилась, выкарабкалась, дух перевела, и больше ничего не хочу. Ты на мои руки посмотри!

Руки вполне соответствовали ремеслу – хотя и в нитяных перчатках лазишь в мешки за картошкой, а кожа грубеет, и грязь под ногти забирается – никак не выковырять.

– Как же быть-то? – тихо спросила Галочка. – Илонка, все я понимаю… да только выхода нет… Я так надеялась!.. Думала – ты не откажешь! Радовалась…

– Радовалась?..

– Да…

Это было уму непостижимо. Илона не знала, что можно так чувствовать и так говорить. Галка любила Толика уже не женской, а совсем ангельской любовью. И, когда говорила о нем, ее лицо преображалось – она, со всеми своими морщинами, становилась похожа на юного ангела, ангела-подростка, седые волосы делались того белого цвета, какого человеку, даже старому, не полагается.

И на Галкины слова отозвалось то, что Илона задушила и похоронила в черных щелях души, как раньше, в позапрошлом еще веке, девицы тайно душили подушкой и закапывали на пустырях незаконно прижитых младенцев. Она вспомнила Рому. Вспомнила, как бежала следом, чтобы объяснить ему состояние своей души. Вспомнила, как, не догнав, села на какую-то оградку, захотела заплакать – и запретила себе плакать. Эта погоня в ее памяти стала реальностью, абсолютной реальностью, и тело помнило все ощущения. И вспомнила Илона, как уходил отец. И вспомнила, как, глядя на Ромины сборы, беззвучно повторяла: «Это уже было однажды, это уже было однажды».

В душе ожила сила, которую Илона считала иссякшей. А она, оказывается, всего лишь спала, дожидаясь своего часа. И это сила, а не Илона, приняла решение, ей оставалось только подчиниться.

– Галка… ты это, не реви… Не реви, слышишь! Я его не брошу!

Вот и все.

Яр захочет отомстить той, что порвала цепочку нелюбви. Он сунется к Ксюше после похорон. Он начнет бормотать про что-то единственное, про долг единственного перед тем, по чьей милости он стал единственным, другого-то Яр не умеет. Но рядом с Ксюшей – Машуня и Пашка. Машуня встанет так, чтобы загородить собой мать от чужого и неприятного дядьки, Пашка встанет рядом со своей подругой.

Они возьмутся за руки, чтобы этот чужой видел: они вместе и потому им не страшно. Вот они стоят плечом к плечу – и что ты им сделаешь? Слова бесполезны – Машуня ненавидит слово «единственный», а Пашка, которому она много чего о себе рассказала, готов подраться за свою подругу хоть на кладбище.

А потом, решив все проблемы с могильщиками, подойдет Олег. И просто посмотрит спокойным взглядом. Бывает у мужчин такой вроде бы спокойный, а на деле – очень нехороший взгляд, говорящий взгляд: это – мои, ты их не тронь!

Поединок взглядов будет молниеносным.

И никто не поймет, куда подевался странный дядька. Был – и не стало.