Лорен Де Стефано - Лихорадка

Ход ее темных мыслей не очень понятен, и у меня невольно вырывается вопрос:

— А как же парень, с которым я появилась? Если я буду делать все это для вашего… бизнеса, — последнее слово с трудом сходит с моего языка, — тогда я должна знать, что с ним все в порядке. Для него должно найтись место!

— Хорошо, — отвечает мадам, внезапно заскучав. — Это достаточно скромная просьба. Если он окажется шпионом, я прикажу его убить. Обязательно предупреди его.

Ближе к вечеру мадам отправляет меня в зеленую палатку. Кажется, раньше здесь жили Салатовая и Аквамариновая, до того, как их сожрал вирус. Старуха обещает, что скоро ко мне придет одна из девиц.

Габриель по-прежнему в отключке. Его голова лежит на коленях какой-то девчонки, одной из блондинок-двойняшек, которых я видела утром.

— Пожалуйста, не злись. Я знаю, что меня не должно здесь быть, — говорит она, не поднимая головы. — Но он издавал такие ужасные звуки… Я не хотела, чтобы он оставался один.

— Что за звуки? — спрашиваю я очень мягко.

Встаю рядом с ним на колени. Лицо у Габриеля стало еще бледнее, чем раньше. На щеках и шее появилась красная сыпь, а кожа вокруг ссадины стала ярко-оранжевой.

— Больные звуки, — шепчет девочка. У нее очень светлые волосы и такие же ресницы. Они поднимаются и опускаются, словно обрывки солнечных лучей. Юница водит своими ручонками по волосам и скулам Габриеля. — Это он подарил тебе кольцо? — спрашивает она, указывая подбородком на мою руку.

Я не отвечаю. Обмакнув полотенце в тазик, выжимаю его и промокаю им Габриелю лицо. Накатившее ужасное чувство мне хорошо знакомо: так бывает, когда дорогой мне человек страдает, а у меня нет ничего, чтобы оказать хоть какую-то помощь… только вода.

— Когда-нибудь у меня тоже будет кольцо из настоящего золота, — заявляет девочка. — Когда-нибудь я стану первой женой. Я это знаю. У меня бедра как раз для того, чтобы рожать.

Будь ситуация не такой жуткой, я рассмеялась бы.

— Я была знакома с девушкой, которая тоже росла, мечтая стать невестой, — сообщаю я.

Блондинка пристально смотрит на меня, широко распахнув зеленые глаза, и на секунду мне начинает казаться, что, возможно, эта девчушка права. Она вырастет страстной и энергичной, она будет стоять в шеренге печальных девиц, пойманных Сборщиками, и там какой-нибудь мужчина выберет ее и придет к ней в постель, раскрасневшись от желания.

— И у нее вышло? — спрашивает девочка. — Стать невестой?

— Она была моей сестрой по мужу, — отвечаю я. — И да, она тоже получила золотое кольцо.

Девчушка улыбается, демонстрируя отсутствие переднего зуба. Нос у нее усыпан темными веснушками, которые перетекают на щеки, словно румянец.

— Могу спорить, она была хорошенькая! — восклицает девочка.

— Была. И есть, — поправляюсь я.

Сесилия для меня потеряна, но она все еще жива. Мне не верится, что я почти ее забыла. Кажется, прошла целая вечность с того момента, когда я бросила ее в сугробе, растерянную, выкрикивающую мое имя. Я убежала, не оглядываясь, разозлившись на нее так, как никогда в жизни ни на кого не злилась.

Да, целая вечность отделяет мое воспоминание от этого наполненного дымом и увяданием места. Я даже больше не злюсь на Сесилию. Я вообще почти ничего не чувствую.

— Как больной? — спрашивает Сирень прямо от входа.

Девчушка резко выпрямляется с виноватым видом. Ее застукали. Она осторожно сдвигает голову Габриеля со своих колен и ретируется, бормоча извинения и называя себя дурочкой.

— Ей поручен уход за больными, — объясняет Сирень. — Она не смогла устоять перед Прекрасным Принцем, попавшим в беду.

При свете дня и без макияжа Сирень по-прежнему остается прекрасным созданием. Глаза у нее чувственные и грустные, улыбка вялая, волосы с одной стороны грязные и слипшиеся. Кожа такая же темная, как ее глаза, шея завешана полупрозрачными голубыми шарфами. За спиной у девушки кружится снег.

Она говорит:

— Не беспокойся. С твоим принцем все будет хорошо. Ему просто дали немного успокоительного.

— Что ты ему вколола? — спрашиваю я, даже не пытаясь скрыть гнев.

— Просто немного «ангельской крови». Мы принимаем ее, чтобы лучше спать.

— Спать? — рычу я. — Он же без сознания!

— Мадам опасается новых парней, — произносит Сирень не без сочувствия. Она опускается на колени рядом со мной и прижимает пальцы к шее Габриеля. Проверяет его пульс, потом добавляет: — Она считает, что все мужчины — шпионы, явившиеся, чтобы забрать у нее девушек.

— Но при этом она позволяет любому, у кого есть деньги, приходить и делать с этими девушками все, что им заблагорассудится.

— Под строгим наблюдением, — подчеркивает Сирень. — Если кто-то выходит за рамки… а порой так бывает… — Девушка складывает пальцы в «пистолет», наводит его на меня и стреляет. — За чертовым колесом есть большая печь, в которой мадам сжигает трупы. Джаред сделал ее из старых машин.

В этом нет ничего неожиданного. Кремация — самый распространенный способ уничтожать умерших. Мы гибнем с такой скоростью, что на кладбищах не хватает места, к тому же ходят слухи, будто вирус заражает почву. Так что вдобавок к Сборщикам, похищающим девушек, существуют команды очистки, которые забирают трупы, брошенные на обочинах, и тащат их в городские крематории.

От этой мысли мне становится больно. Я понимаю Роуэна — на мгновение по-настоящему понимаю его. Он ищет мое тело, думает, что я уже превратилась в пепел. А когда брат проходит мимо крематориев, окутанных густой пылью, не боится ли он того, что вдохнул меня? Мои кости… мой мозг… мои глаза… а глаза у меня точь-в-точь такие же, как у него.

— Ты что-то бледная, — произносит Сирень. Откуда ей знать, бледная я или нет? В этой палатке все приобретает зеленоватый оттенок. — Не тревожься, сегодня мы не будем заниматься ничем тяжелым.

Мне хочется одного — остаться здесь, с Габриелем, и уберечь его от очередной ядовитой инъекции. Однако я понимаю: если я хочу вырваться из мирка старухи, мне нужно вести игру по его правилам. Я все это уже делала и теперь убеждаю себя, что смогу сделать снова. Доверие — самое действенное оружие.

Сирень улыбается мне. Улыбка выходит усталой и милой.

— Наверное, начнем с твоих волос. Тебе не мешало бы вымыть голову. Потом подберем макияж. Твое лицо — отличное полотно для живописи. Тебе никто об этом не говорил? Видела бы ты, с какой гадостью мне приходится работать. Что за носы у некоторых девиц!

Я вспоминаю мою маленькую служанку Дейдре, которая тоже называла мое лицо художественным полотном. Она великолепно подбирала цвета — иногда от скуки я разрешала ей сделать мне макияж. Благонравные натуральные тона для обедов с супругом. Необузданные лиловые, алые и белые краски в те дни, когда распускались розы. Голубой, зеленый и льдисто-серебряный — в те моменты, когда волосы у меня были мокрые после бассейна, а сама я сидела в халате, воняя хлоркой.