Пламя моей души (СИ) - Счастная Елена

Зимава заморгала часто, чувствуя, как режет глаза бессонная ночь. Встала с лавки своей и, нашарив платок в ближайшем сундуке, вышла из горницы, а там — в переход между теремами. Княжеский сейчас почти пустовал: Буяр не хотел занимать никаких покоев — спал в дружинной избе вместе со своими кметями. Хоть и гридней в хоромах оставил: чтобы слушали и смотрели за теми, кто ещё недавно был здесь хозяевами.

Тёплая ночь, звёздная настолько, что небо казалось почти белым, обхватила ласково за плечи, тронула распущенные по плечам волосы, бросила паутинкой в лицо спутанные от метаний по подушке пряди. Обдали сверчки почти ощутимыми кожей трелями, тревожа в душе что-то глубинное, из детства самого. Как бывало, сбегала Зимава с подругами вот такими ночами из дома — гулять и звёзды смотреть, разлегшись в траве на лугу за околицей.

— Что же тревожит тебя, Зимава? — долетел со спины голос будто бы из сна.

Она так и подумала поначалу, решив, что случайно задремала, оперевшись на перила резные. И хотела было даже на этот вопрос сама себе ответить, но за ним прозвучали и шаги тихие. Скользнула по спине тяжёлая широкая ладонь — и рядом встал Эрвар. Там, где привычно было его видеть всегда.

— Чего не спишь? — она удивилась вяло — на другое и сил уже не хватало.

— Ты не спишь, и я не сплю, — просто ответил он.

Зимава подняла на него взгляд, рассматривая суровое, грубо высеченное лицо. Белые пряди выбритых с одной стороны головы волос падали густым чубом на другую: своих шрамов он не скрывал. Показывал нарочно. Чёрное небо в небрежно брошенной по нему муке звёзд делало глаза варяга и вовсе глубоко синими, отражаясь в них. Как море северное, верно. Таким Зимава представляла его себе, хоть и не видела никогда. Она подняла руку и провела кончиками пальцев по длинному рубцу вдоль виска Эрвара. Он резким движением поймал её руку.

— Я не княжич твой, Зимава. Молодой, глупый. Со мной играть не надо, — взглянул искоса.

— Я не играю, — она вывернула запястье, высвобождаясь. — Понять хочу просто…

— Что? — варяг нахмурился.

— Почему ты служишь мне? И убивать решаешься, хоть никто мне не угрожает?

Он ничего отвечать не стал. Подтянул к себе ближе и обхватил рукой за талию. Впечатались его губы крепким поцелуем, выпили дыхание — до помутнения в без того шалой уже голове. Натянулись волосы, когда намотал их Эрвар на кулак. Потянул вниз и по шее губами прошёлся, языком между ключиц. А ладонь его с талии спустилась, смяли пальцы округлости, сильно, до боли. И отпустили.

— Не девчонка ты, Зимава, — проговорил он, касаясь губами уха. — Всё понимаешь. Убью за тебя любого, глотки вырывать стану голыми руками, если скажешь.

— И ничего взамен не попросишь? — просипела она, чувствуя мягкие поглаживания ниже спины.

А волосы-то он ещё не выпустил, так и держал, заставляя запрокинуть голову. И обдавал горячим дыханием кожу шеи.

— Просить не стану. Я брать привык. Когда нужно.

Он выпустил Зимаву из объятий, вовсе не ласковых, но волнующих, наполняющих душу смятением. А мысли — воспоминаниями о том, что случилось всего раз, как стала она невестой Бориле. Как поймал её в хоромах Велеборских уехавший с ней из отчего дома вместе с некоторыми соратниками молодой варяг. И обнимал, помнится, так же крепко, целовал неистово и уговаривал бросить всё — уехать с ним. Да она тогда уже княгиней себя считала. И о том, что тяга такая у Эрвара к ней — не знала вовсе. Растерялась, разозлилась дюже и приказала больше не касаться себя — иначе мужу будущему всё расскажет, а там и выгонит тот его взашей.

А теперь иначе всё выглядело. Единственным верным ей человеком остался варяг. И за него только и приходилось цепляться. А Чаян поплатится ещё за то, что так легкомысленно с ней поступил. За то, что быстро променял одну юбку на другую.

Эрвар просто стоял теперь рядом с ней, словно ничего только что не случилось, и казалось, что мысли все её знает наперёд. И все — поддерживает. Только как начало затягиваться молчание и прохлада ночи пробралась под одежду, варяг вздохнул:

— Иди спать, Зимава. Завтра с утра в путь.

Она тут же повернулась и пошла к себе. А там лишь голову донесла до подушки, как уснула. Да утро пришло скоро.

Загомонили кмети во дворе, заверещали, громко переговариваясь, отроки и конюшата. Загромыхало что-то — и Зимава открыла воспалённые глаза, которые тут же заслезились. Оляна уж поднялась, оказывается — а она и не услышала.

Скоро и выходить время пришло: ждали её одну. А она всё стояла в горнице своей да с повоем справиться не могла: казалось, что не так повязывает, неудобно, криво, а то и вовсе не той стороной. Подруга стояла за её плечом, не вмешиваясь, но всё равно раздражая. Но сборы всё ж были окончены — и Зимава спустилась во двор.

За ночь ветер нагнал туч, и текли они по небу теперь непроглядным кудлатым туманом, что спускал свои щупальца, казалось, к самой стене детинца да путался в кудреватых кронах сосен вдалеке. Как бы не было дождя...

Вышла провожать сестру Вышемила, отчего-то печалясь сильно. Да она, как Леден уехал, и вовсе потускнела, словно застыла в ожидании его возвращения. И больно было видеть её такой, зная, что младший Светоярыч никогда не сможет подарить ей того тепла, которое она заслуживала. А сестрица глупая, восторженная, только страдать будет, что не любит он её так как она — его. Вообще не любит.

Зимава обхватила личико Вышемилы ладонями, погладила по щекам, заглядывая в безмятежные глаза её, словно пасмурной дымкой теперь заволоченные.

— Хоть ты возвращайся скорее, — пролепетала сестрица. — А то без тебя, без него мне здесь совсем худо будет.

Тут же в груди словно шипом укололо. И сейчас не могла обойтись без того, чтобы Ледена помянуть!

— Да что ж ты… — заговорила она с укором, но постаралась злобу в голосе унять. — Что он сделал такого, что ты маешься о нём постоянно?

Приподняла лицо её, чтобы на неё посмотрела сызнова — и вдруг — поняла всё. Всё до единой мысли сестриной, нехитрой. И то, как зарделись щёки Вышемилы, лишь выдало её пуще.

— Люб он мне, — выдохнула девчонка. — Вся ему принадлежу. Вся без остатка. Потому и жду. Вернётся ко мне обязательно — обещал. Но как вытерпеть?

— Стало быть, подол уж задрала перед ним, — Зимава покачала головой, почти задыхаясь от гнева, но сдерживаясь. — Ну и глупа же ты.

— Не глупее тебя, — запальчиво фыркнула та.

И даже рука зачесалась пощёчину ей дать хорошую. Но не на людях же.

— Отец не рад будет, — она поразмыслила чуть. — Вернусь — и домой поедешь, как миленькая. В Логост. Хватит, нагостилась на свою и мою голову.

Она повернулась и пошла прочь, оставив Вышемилу давиться подкатившими слезами. Потеснила в повозке Оляну, которая вместе с ней ехала, и скоро покинула детинец, окружённая кметями Доброги и воинами Эрвара.

Давно уж она не выезжала из детинца так далеко. Даже отец с матерью сами наведывались в Велеборск — к Бориле, да и погостить по-родственному. А она, оказывается, всё это время город и не покидала. Кружили заботы домашние да вокруг Радана, который рос так быстро. А как случилось посажение на коня — так и вовсе не заметила, как зимы одна за другой вьюжили.

И вот теперь поездка эта в удобной повозке, на скамье, усиленной мягко шкурами, казалась чем-то настолько необычным, что только по сторонам головой вертеть и остаётся. Ехал рядом верхом Эрвар, не смотрел почти на Зимаву, да она всё равно его взор ощущала. И в эти мгновения начинал вдруг гореть на губах поцелуй вчерашний. Неловко становилось и томно в груди, словно непотребная тайна какая теперь их связала. Такого даже с Чаяном она не испытывала. Там всё было так, как должно, как хотела она и представляла себе. А тут — не знаешь, что и делать теперь, куда глаза прятать от него, ведь кажется, что все непременно замечают её смятение.

А потому всё ярче пыталась она представить себе встречу с сыном долгожданную. Верно, он вырос хорошо за эти седмицы. Так было без него тоскливо, всё казалось, что выбежит откуда, раздастся во дворе или в хоромах его звонкий голос. Да после гибели отца он, конечно, сник сильно, всё поверить не мог. А после… после его просто забрали, словно оторвали часть души.