Карина Демина - Изольда Великолепная

– Все не так плохо. Урфин – очень хороший человек. Порядочный. Умный, добрый, заботливый…

– …и красивый, – с каким-то странным выражением говорит она.

– И красивый, – Нашей Светлости не верят. Я бы сама не поверила после такого оглашения. Тут тебе сонеты о высоких эмоциях, а потом раз и замуж. Причем, согласие твое, что характерно, не требуется. – Приглядись к нему получше.

Она рассеянно кивает, касаясь цепочки, которую носит, трижды обернув вокруг запястья. Сейчас красоты в этом импровизированном браслете нет, подозреваю, что Тиссе он видится кандалами, которые привязали ее к человеку чужому и заочно неприятному.

– Вы… не волнуйтесь, пожалуйста, – Тисса все-таки находит силы улыбнуться. – Я знаю, в чем состоит мой долг. И не доставлю беспокойства Вашей Светлости.

Очень хотелось бы, но интуиция подсказывает, что самые благие намерения лимит прочности имеют.

– Их Сиятельство – достойный человек, и я уверена, что он будет мне хорошим мужем. И… мне очень жаль, что вчера он оказался недостаточно благоразумен. Я умоляю вас простить его.

Так, уровень гражданской ответственности в отдельно взятой голове запредельно высок. Настолько высок, что, не испытывая к Урфину любви, она меж тем его защищает.

Ну, чувство долга – лучше, чем ничего.

– Их Сиятельство я простила. Давно и за все сразу. И он действительно не так страшен, как тебе сейчас кажется. Дай ему шанс.

Вежливый реверанс: мое пожелание принято, учтено и будет исполнено со всем рвением. Что ж, я хотя бы попыталась. Но меня все же интересует один вопрос:

– Тисса, а разве это на руке носят?

Коснувшись цепочки, Тисса отвечает, хотя и не слишком охотно.

– Нет, но… Дары Любви нельзя не принять. Но их делают замужним женщинам, которым прилично носить открыто.

– А тебе?

– От моей репутации и так немного осталось, Ваша Светлость.

Понятно. Не надеть нельзя. И надеть нельзя.

А красивый жест теряет всю красоту.

Неужели Урфин не знал? Знал. Но не дал себе труда подумать.

Он появляется, когда герольд объявляет о продолжении суда. Их Сиятельство явно не здоровы, с лица слегка сероваты. И эта очаровательная синева под глазами. Лежали бы уже.

Урфин и ложится, на пол, вернее на ковер, у ног Нашей Светлости, сунув под спину пяток подушек. И поскольку действие это не вызывает особого ажиотажа, я делаю вывод, что рамки приличий соблюдены. Пяток кавалеров тут же следуют примеру. Но позы их манерны, подозреваю, из-за несколько неудобных для валяния нарядов. Урфин-то одет просто. Предусмотрительный он, паразит этакий.

А выступление продолжается. И пред очами Прекрасной Дамы – еще немного и Наша Светлость станет изъясняться исключительно возвышенным образом – предстает Гийом.

Я сперва его и не узнала без доспеха. Подумаешь, еще один бледноликий юнец с затуманенным взором и лютней, увитой шелковыми ленточками. Но Кайя моментом вышел из полусонного состояния, и я пригляделась получше.

Не юнец. Выглядит молодым.

И хорошо, скотина этакая, выглядит. В духе романтизма. Локоны водопадами. Строгий черничного цвета камзол подчеркивает мечтательную бледность лица. Глаза блестят, как у заядлого наркомана. И лоб перевязан… а это вдруг с чего? Он же в шлеме был. Или ударная волна до разума достучалась?

– Прошу у прекрасных дам прощения, что голос мой лишен былой силы. И лишь желание служить той, что ныне владеет сердцами, подвигло меня предстать здесь…

Как-то нехорошо потемнел мой супруг. Но с места не сдвинулся и внешне вовсе не изменился.

А Гийом тронул струны.

Легавая, петляя и кружа,

несется с лаем по следам кровавым,

пока олень, бегущий от облавы,

на землю не повалится, дрожа…

Лишен былой силы? Даже у меня от этого проникновенного баритона мурашки по спине бегут.

Так вы меня травили, госпожа,

такой желали смерти мне всегда вы;

гонимый гневом яростным, неправым,

до крайнего дошел я рубежа.

Почему у меня ощущение, что это выступление состоялось ну очень не вовремя?

И снова вы терзаете и рвете

сплошную рану сердца моего,

где всюду боль кровоточащей плоти.

На него смотрят все. А я – на Тиссу.

Ей шестнадцать.

Ее приперли в угол с этой свадьбой и в крайне унизительной форме.

А тут романтичный герой и с душевной песней. Ох, чует Наша Светлость, что надо бы героя этого услать да подальше. Интересно, здесь нет какой-нибудь войны? Не то, чтобы я желала Гийому смерти, скорее уж не желала, чтобы моему другу причинили боль.

Верны своей безжалостной охоте,

вы истязать намерены его

и уязвлять, покуда не убьете.

Струна сорвалась с нервным звоном. И дамы разразились аплодисментами. Кавалеры тоже, но чуть более сдержанно.

– Быть может, – обратился Гийом с поклоном, – Ваше Сиятельство и здесь примут мой вызов? Вчерашняя победа многих впечатлила.

– Воздержусь, – Урфин и головы не поднял. – Ибо не обучен. Лучше уж вы спойте. Поете вы явно лучше, чем деретесь.

Ну вот что за мальчишество! Так, Иза, раненых пинать нельзя.

Даже если очень хочется.

– Исключительно по вашей просьбе.

Зря он это… но Гийома уже не остановить. Он трогает струны и летит проникновенное:

Быть при дворе – хотят такой судьбы

лишь те, кто выучившись лжи и лести,

чтоб очутиться на высоком месте,

готовы пресмыкаться, как рабы.

Кайя странно спокоен. Я бы сказала – подозрительно. Наверное, война все-таки есть… а если нет, я бы начала, чтобы Гийома спровадить, раз уж ему при дворе так тесно.

Там люди алчны, мстительны, грубы,

там нет ни грана доброты и чести,

но сколько щеголей, обжор и бестий,

изобретающих себе гербы!

А это в сторону Нашей Светлости реверанс. Ничего страшного. Сидим. Улыбаемся. Внемлем. Веревку и мыло пришлем позже.

Всех под себя подмяли фавориты,

смердящие, как трупы, – будто мрак

земля из своего исторгла лона.

Ох как тихо стало вокруг…

А чьи надежды на успех забыты,

тот гибнет, не найдя пути назад

из этого чумного бастиона.

Гийом отвешивает поклон и удаляется гордой поступью мученика, на которого вот-вот обрушится несправедливый гнев Их Сиятельства. Тоже мне, знамя оппозиции.

– Нет, – шепчу, не размыкая губ. И Кайя слышит. Он клокочет от ярости, но соглашается: нельзя трогать Гийома.

Но вечер испорчен. И награда остается неврученной.

Юго шел, стараясь не выпускать из виду куцый синий плащ. Его подмывало приблизиться – вряд ли обладатель плаща соизволил бы обратить внимание на столь ничтожную личность, как Юго – и убить.