Попаданка ректора-архивампира в Академии драконов (СИ) - Свадьбина Любовь

Подойдя, Клео разворачивается так резко, что подол задевает колено Санаду, а рыжие кудряшки эффектно взвиваются. Санаду смотрит на неё снизу вверх и уже тянется к ногам – коснуться лодыжек, скользнуть ладонями выше, добраться до кромки чулок.

Но Клео скрещивает ноги и резко опускается на подушку. Подол надувается вокруг неё, волнами оседает на коленях Санаду. Клео откидывается спиной на его грудь.

– Я ведь правильно всё делаю? – тихо спрашивает она.

Санаду словно парализован. Тепло её тела, эта близость… запах её кожи и волос, щекотное прикосновение кудряшек к его подбородку. И обнажённая шея, плечо так близко – стоит лишь чуть наклониться, и можно прикоснуться к ним губами, скользнуть за розовое ушко…

Наклонившись, Санаду выдыхает на шею – та покрывается мурашками. Всего пара сантиметров – и можно ощутить губами тепло кожи.

Но каким будет ответ?

И даже если Клео не оттолкнёт, насколько искренним будет согласие?

Совершенно невыносимое состояние для Санаду: делать что-то и не знать эмоциональной реакции на это. Он слишком менталист.

Запрокидывая голову на подлокотник кресла, Санаду запоздало отмечает удушающе частое биение собственного сердца. Ему жарко. И тесно. И Клео практически в его объятиях, но от неё не исходит никаких эмоций, её реакция и состояние непонятны. Санаду так не может.

– Вам надо расслабиться, – борясь с хрипотцой голоса, поясняет он. – Почувствовать себя в полной безопасности.

Он обнимает Клео и притягивает с кресла плед, укутывает её, натягивает мягкое полотно на выглядывающие из-под подола пальцы ног.

– Понятно… – Клео откидывает голову ему на плечо, её висок прижимается к скуле Санаду. – Когда вы тёплый, вы более приятный.

Санаду только неопределённо хмыкает и прикрывает глаза. Он вновь, как в ту ночь, когда Клео была пьяна до бессознательного состояния, наслаждается её теплом.

Нет, не как тогда – острее и ярче. Потому что тогда он воспринимал это иначе. Или не позволял себе воспринимать это как близость привлекательной девушки. Или просто забыл… двадцать лет он никого не сжимал в своих объятиях подобным образом, не ощущал чужого тепла. Его разум отсёк эту часть жизни начисто и не позволил адекватно воспринять даже проявление возбуждения, пока Эзалон не указал на очевидную увлечённость. Только тогда Санаду постфактум в полной мере осознал, что Клео ему не просто любопытна, что он стоял в холодной воде не просто так.

И это прекрасно.

Губами Санаду прижимается к кудрявой макушке и вдыхает аромат волос. Крепче обнимает Клео.

– Расслабься, – просит он. – Здесь и сейчас никто не причинит тебе вреда. Ты в безопасности. У тебя нет нужды обороняться. Не от кого.

– Я правда не хочу слышать чужие мысли.

– Рядом никого нет, я свои мысли защищаю, так что ты ничего не услышишь. И не думай об этом, не думай о страхе, думай о том, что ты в безопасности… Ты когда-нибудь чувствовала себя в полной безопасности?

Клео медлит, хотя Санаду и так знает ответ.

– Нет, не чувствовала.

Клео вздыхает и ёрзает, разворачивается в кольце его рук, вынуждая выпрямить ногу, на которую она опирается коленями. Клео устраивается на его груди боком, принимая позу, близкую к эмбриону. Склонив голову, утыкается ему в грудь, и Санаду подтягивает плед, помогает ей скрыться в сумраке под ним. В успокаивающем тёплом коконе, так напоминающем утробу матери – место, где в большинстве случаев ребёнку спокойно.

Вообще снятие щита начинается разговорами: предпочтительно вывести проблему на сознательный уровень, разобрать, чтобы менталист сам работал с ней и, всё осознав, раскрывался. Вторым этапом идёт демонстрация работы менталистов, чтобы показать нормальность такой жизни. А объятия и работа с физикой тела начинаются, когда очевидна неэффективность предыдущих методов, но… Санаду до одурения хочется обнимать Клео. Ощущать её тепло. Стать к ней ближе. Стать для неё значимее. Пусть и таким не совсем честным способом.

Чтобы она перестала считать его слишком старым. И согласилась терпеть прилагающиеся к нему «этикет, ответственность, все дела» – он же смог. Прогнул под себя некоторые элементы и смог.

***

Странно лежать в руках Санаду. Нет, даже не это странно… Как-то иронично. Щит, насколько я понимаю, у меня из-за фобии безумия. Фобия – из-за того, что моих родителей отправили на Землю вместо того, чтобы обучать как магов, которыми они являются. А отправили их из-за тех, кто, как и Санаду, не хотят нормально всё объяснить, принять нас здесь. И теперь Санаду борется с последствиями своей же политики.

Но всё равно в его руках мне тепло и уютно.

И вспоминать о том, что привело меня к страхам – спокойнее.

Да, я обижена. Да, мне неприятно. Да, местами это было очень больно. Но сейчас думать об этом проще.

Думать проще, но принять всё равно ещё трудно.

Сколько надо мной смеялись…

Сколько раз предрекали безумие…

Сколько предложений дружбы оборачивалось очередным розыгрышем или издёвкой над девчонкой «из чокнутой семейки»…

Сколько раз меня из-за пустяка вроде непонятного звука или  померещившегося в тенях или предметах образа пронизывал ужас – а не сошла ли я с ума, не начались ли у меня галлюцинации.

И вот теперь я лежу в руках настоящего вампира и мага, и это очень похоже на безумие. Но как-то хочется верить, что это правда.

Не знаю, сколько я полулежу так, но желание проверить реальность Санаду становится нестерпимым, и я тыкаю его пальцем под рёбра.

– Ай! – отзывается Санаду.

А я нащупываю его руку и щипаю. Хотя вроде надо щипать себя, но себя как-то жалко.

– И что это значит? – вопрошает Санаду.

Я выбираюсь из-под пледа. Санаду с улыбкой приглаживает мои взлохмаченные кудри.

– Да просто захотелось вас ущипнуть, – я прикрываю глаза. – Удивительно, как вы поднимаете температуру своего тела.

– Иначе вампирам было бы трудно заводить отношения с людьми.

Я фыркаю и не успеваю ничего сказать: подлетает белый самолётик. Санаду ловко сминает его и, сунув его в карман, приглаживает мои волосы.

– Ложись обратно.

Вновь устроившись на его груди, расслабленно вздыхаю. Но настроиться на прежний размышлятельный лад не получается. Да и в принципе не люблю я предаваться страданиям и печальным воспоминаниям. Удивительно, что я так долго продержалась в этом режиме.

Зато вспоминаю о просьбе девчонок разузнать о гибели студента-менталиста Нэла. Вряд ли это что-то даст: скорее всего, Санаду подтвердит моё предположение, что он не может повлиять на ситуацию, но для очистки совести надо спросить.

– Санаду, – снова тыкаю пальцем ему под рёбра, но уже не так рьяно. – У вас в Академии недавно убили менталиста, как продвигается расследование?

Мышцы Санаду непроизвольно напрягаются.

– Клео, – его голос строг, – почему ты этим интересуешься?

– Твои студентки обеспокоены тем, что убийцу их одногруппника не ищут.

Санаду тяжко вздыхает и качает головой, перебирает пряди моих волос.

– С этим убийством всё не так просто. Им не стоит в это лезть, иначе они могут кончить, как он.

– Звучит угрожающе.

– Клео, тебя отдельно прошу не влезать в это дело. Не хочу, чтобы ты пострадала.

– Звучит очень угрожающе, – замечаю я.

Да это как угроза звучит! Не будь Санаду таким милым, подумала бы, что он сам этого студента убил и теперь намекает (да почти открыто говорит), что не стоит выводить его на чистую воду.

Я приподнимаю голову. И опять появляется самолётик. Из-за моего шевеления Санаду не успевает среагировать, и шустрая бумажка впечатывается ему в щёку.

– Проверьте, – прошу я. – Вдруг что-то срочное.

– Вживаетесь в роль моего секретаря? – хмыкает Санаду, но в этот раз развернувшийся самолётик в карман не засовывает, а заглядывает в бумажку.

И я тоже заглядываю – вдруг от Мары?

Но нет, почерк не её, да и начало фразы: «Если сейчас не придёшь, я сам…» на послание от Мары не похоже хотя бы из-за мужского рода обращающегося. Дальше прочитать не успеваю, потому что Санаду бумажку сминает.