Юлия Фирсанова - Божественные кошмары, или живая легенда (СИ)

— Готов служить вечно!

Элия с привычным милостивым спокойствием снесла все знаки поклонения. Латрис был далеко не худшим служителем. Что же касается паствы Богини Любви, то зачастую принцесса не знала, кого считать более нежелательным: фанатичных, настырно докучливых верующих или воинствующих 'атеистов', отрицающих милости любви. Если первые через слово поминали ее всуе, призывая на себя внимание богини и заваливая алтари бесполезными подношениями, то вторые, как правило, портили жизнь себе и окружающим. Правда, причинить какой-либо существенный вред принцессе Лоуленда они были не в силах. Богиня еще раз улыбнулась Латрису, неожиданно нахмурилась, пробормотав: 'Что? Я сейчас приду!' и исчезла.

Вес шкатулки, которую он нес к покоям любимой, пожалуй, заставил бы хорошо поднапрячься даже самого сильного из слуг. Нрэну же она казалось невесомо-легкой, будто воздушный шарик, тянущий не к земле, ввысь. А ведь он набил ее битком разнообразными ювелирными изделиями высочайшего качества. Легкость была в душе принца, едва не поссорившегося с Элией и умудрившегося несусветной милостью Творца вернуть ее милость.

Будь Бог Войны обычным счастливым любовником, пожалуй, распевал бы сейчас во все горло какую-нибудь веселую песню. Но Нрэн есть Нрэн, петь прилюдно его не смогли бы заставить и самые изощренные пытки. Зато на лице мужчины блистал предательский, едва уловимый намек на улыбку. Нет, не усмешка смерти, каковая проскальзывала изредка в мгновения истинного упоения битвой и обращала в бегство врагов вернее разящего без промаха меча, а почти настоящая, идущая от сердца, улыбка.

Бог собирался оставить шкатулку в приемной принцессы, мирно удалиться и ожидать ее зова. Однако, мудрым людям любого мира издавна известна участь, ожидающая благие намерения. Из них выходят ступеньки в ад самого высокого качества. Хорошо еще, если ад касается лишь самого мечтателя, гораздо хуже, если туда затягивает всех, кто попадается на пути разочарованному идеалисту.

Классифицировать принца Нрэна как идеалиста не стал бы даже самый оптимистичный субъект из пестрой когорты философов, социологов и психологов, однако, мощь его разочарования бывала поистине грандиозна.

Предательский удар под дых настиг мужчину, когда он, будучи в добром расположении духа, приблизился к покоям предмета своих воздыханий и обнаружил у дверей какого-то задохлика. Опершись спиной о правую створку, тот сидел, подтянув ноги в пыльных штанах к груди, свесив на них патлатую голову, и мирно посапывал. Всем своим видом, даже проглядывающими в дырках на мягких башмаках большими пальцами ног, мерзавец излучал самодовольную, полную безмятежность, будто не торчал незванным и нежданным под дверьми Богини Любви, а валялся дома на диване. Неужто очередной счастливый соперник из пригреваемых Элией поганых менестрелишек?

'Да как он смеет!' — пелена ненависти застлала янтарный взор принца.

Ненависти даже не к этому конкретному бродяге, а ко всем певцам, поэтам и прочим шарлатанам, вечно вьющимся вокруг Элии, отнимающим время, которое могло бы достаться ему. К слащавым ублюдкам, получающим благосклонные улыбки, взоры, слова.

Шкатулка глухо, как молоток по крышке гроба, бухнула на столик у дверей. Рука Нрэна метнулась и схватила тощего гостя за шиворот, подняла над землей и основательно встряхнула. Сузив глаза, бог процедил, отчаянно борясь со всепоглощающим желанием открутить мерзавцу голову без суда и следствия:

— Что тебе здесь нужно?

— Я пришел к своей госпоже, к Элии, — светло и радостно, будто не душил его ворот рубашки, объяснил жалкий человечишка, болтаясь, как макаронина на ветру. Особенно взъярило Нрэна, что у ничтожества не возникло ни капли страха, когда выветрилась сонная хмарь.

— А кто тебя звал!? — рыкнул бог, еще раз тряхнув человека.

— Нрэн, ты что творишь? Поставь его на место! — воскликнул Джей, на счастье гостя спешивший по коридору с пачкой каких-то бумаг в руках.

— Именно этим я и занимаюсь, — печатая слова, объяснил Нрэн, отворачиваясь от кузена, как от брехливой дворняжки.

— Оставь пацана! Он избранный, служитель Элии! Оставь, не то придушишь, убивец! Мне что, сестру вызывать?! — в сердцах завопил Бог Воров, наблюдая, как с методичной яростью кончают Шилка, и отчетливо понимая, драться с Богом Войны, коль он не внемлет гласу рассудка, бесполезно.

Слова 'избранный и служитель' произвели поистине магическое действие. Рука Нрэна дернулась вниз, аккуратно, как тонкостенную антикварную вазу, поставила Шилка на пол и разжалась. Напасть на служителя Богини Любви, ожидавшего госпожу — ничего худшего, пожалуй, бог просто не мог придумать. Особенно сейчас, когда так нужна была ему милость Элии и ее расположение. Теперь, когда волна страха прогнала слепую ярость, принц и сам разглядел на человеке метку богини.

— Я не знал, — глухо с обреченной тоской промолвил воин, предчувствуя гонения и немилость, громы и молнии, готовые обрушиться на его несчастную голову.

— Эй, Шилк, ты как, живой? — уточнил Джей, опознавший хилого пророка и тем, несомненно, спасший его шкуру.

— Все хорошо. Теперь у меня всегда все будет хорошо, — с прежней безмятежностью отозвался тот, не выказывая ни капли запоздалого страха перед расправой.

— Он что, головой повредится? — встревожился Нрэн, мысленно вдвое увеличивая срок возможной немилости богини.

— Нет, он вообще чудной, мозги набекрень. Кажется, ты ему ничего не стряс, — констатировал вор, обойдя вокруг Шилка, будто проверял, не откусил ли воинственный кузен в приступе ярости берсерка кусок-другой от блажного пророка.

— Ты ей расскажешь? — с обреченной мрачностью скорее констатировал, чем спросил Нрэн, не рассчитывая на великодушие мстительного и весьма болтливого брата. Чего ради ему замалчивать такой поступок, если, есть возможность надолго отвадить соперника за внимание сестры?

— Нет, сами разбирайтесь, а у меня другие делишки есть. Вот лучше у Шилка проси, чтоб смолчал, — неожиданно ответил принц и, перехватив бумаги поудобнее, умчался прочь.

Показалось Нрэну или нет, но, кажется, в злой веселой голубизне глаз Джея мелькнуло что-то похожее на сочувствие вперемешку с жалостью и толика зависти.

— Я ничего не буду говорить, — тихо промолвил человек, тронув бога за рукав парадной рубашки тонкими пальцами с серой каемкой пыли под ногтями. В его голосе была все та же счастливая безмятежность придурка. Но теперь уже принц не мог считать Шилка таковым. Слишком четко он среагировал на разговор богов и слишком разумно ответил: