Марина Багирова - Присвоенная

А мои родители с братом и сестрой уехали.

Если это и шокировало гостей, то я, привычная к равнодушию — как демонстративному, так и незаметно-повседневному, только зло ухмыльнулась — к этому времени я уже знала, что такое ненависть.

Ничто не испортит мой день рождения, ничто — поклялась я себе.

И было здорово!

Мы веселились, как могли — орали песни, соревнуясь, кто громче, танцевали в комнатах, на балконах, на столах. Открыв все окна, впускали душную ночь разделить наш праздник. Как истинные медвежатники, мы взломали хитрый замок бара, и добавили еще несколько градусов нашему веселью. Из пустых бутылок вышли отличные кегли — в ход шло все…

Прислуга ворчала под нос что-то про «распущенную золотую молодежь», но порой мелькала и добродушная улыбка. Я была по-настоящему счастлива. Впервые.

И — как можно было бы догадаться — пришел он.

Друзья не понимали, почему я стала такой бледной, ведь никто из них не слышал звука подъехавшей машины — я же прислушивалась к нему всегда, с раннего детства. Меня успокаивали и спрашивали о чем-то, но это было так неважно, так ненужно. А я шептала себе с горькой иронией, нетрезво покачивая головой в удивлении:

— Забыла, впервые в своей жизни я забыла…

Он вошел в дом, чеканя шаг, почти торжественно, не удивляясь ни своре малолеток, ни моему лицу, лишенному любых красок.

— Кристоф… умоляю вас… только не сегодня!

Я застыла, пораженная собственной смелостью. Неужели я заговорила с ним — со своим кошмаром?

Но он смотрел на меня так же равнодушно, как и на других участников празднования. И молчал.

Секунды складывались в минуты — ничто не указывало на то, что он вообще слышал мои слова. Я уже видела безразличный отказ в его глазах. И то ли алкоголь сломил мое хрупкое самообладание, то ли боль всех этих лет легла на плечи невыносимым грузом — во мне проснулась жалость к себе, — ничтожнейшее из чувств. Забыв обо всем и всех, маленькая пятнадцатилетняя девочка ударилась в истерику — мое бездонное озеро слез перелилось…

Я умоляла его прийти на следующий день, не портить мне долгожданный праздник, первый, единственный праздник в моей жизни. Я горько плакала и унижалась, почти падая к его ногам. Наверное, я умоляла не только об его уходе в тот день — я умоляла его не приходить никогда, оставить мою и без того несладкую жизнь в покое. Но взгляд его был непроницаем.

И тут, впервые, мой страх дал трещину.

Я впала в неистовство.

Ярость огненной пеленой покрыла все вокруг. Что-то падало, разбивалось, мелкие осколки омывали мое лицо, что-то лилось на пол, на мое прекрасное платье… Я бессвязно кричала, проклинала… и снова умоляла, молила. Но, наконец, убедившись, что в его холодных глазах так и не мелькнула жалость, я замолчала и, наверное, впервые за все эти годы услышала его голос громко и ясно, не пребывая в дурмане от непонятных чар или собственной слабости.

— Это невозможно.

Вот так просто и стремительно, он сломал во мне остатки детства, и я покорно пошла следом за ним, ничего не объясняя друзьям, пораженно наблюдавшим за этой сценой, краем сознания надеясь, что они спишут мое поведение на избыток алкоголя в крови.

** ** **

Я проснулась поздно утром. Странно, был понедельник, но никто даже не заикнулся, что мне надо в лицей. Обойдя дом, я не нашла никого из родных, и даже прислуги нигде не было видно. Стояла необыкновенная тишина.

Тихо было и у меня в душе. Казалось, вчерашние события должны были оставить повод для бесконечных слез, но все, что я ощущала — это неслыханный покой. Какой-то искусственный покой, как онемение после наркоза. После ампутации. Да, именно это случилось вчера. Мне всего лишь удалили остатки наивных детских заблуждений: что можно что-то изменить. Что, если очень попросить, поплакать, то он уступит, пожалеет меня.

Теперь я знала — это невозможно.

Целый день я провела наедине с собой, не ощущая времени. Казалось, прошел лишь миг, а над землей уже сгустились шоколадные сумерки. Почти восемь часов улетели в никуда…

Я очнулась от прикосновения.

— Диана, проснись, у тебя гости.

Скользнув мутным взглядом по толпе, окружавшей постель, я удивленно застыла, но после некоторых усилий осознала, что подруг всего четверо, и сумела им улыбнуться — мой несомненный талант.

— Проснулась, соня!

— Вчера ты так рано ушла…давай делись с подругами!

После целого дня тишины, громкие звуки почти оглушили меня.

— Ч-что? — я заторможено смотрела на них из своего далекого пугающего мира и не могла понять, что им от меня нужно.

Не замечая моего состояния, перебивая друг друга, вчерашние гостьи тут же ринулись засыпать меня вопросами.

— Кто он? Откуда знаешь? Почему скрывала от нас? — их резкие голоса выдавали возбужденное любопытство, а глаза светились завистью.

Внутри меня все содрогнулось.

Дуры! Он смертельно опасен! Как можно не видеть этого?..

— Боялась, что уведете, — я улыбнулась и с трудом села — кружилась и болела голова. Снова улыбнулась.

— И не зря, — настырно вмешалась одна из них, романтично закатывая глаза, и с придыханием застонала. — Он… он та-а-акой кра-а-асавчик!

— О да, ты даже не представляешь какой, — угрюмо пробормотала я, тщетно пытаясь понять, где она увидела красоту в этом человекоподобном монстре, и поспешила откреститься от жуткого предположения, внутренне мертвея от одной лишь подобной мысли: — Да шучу я… Никакой он мне не парень. Я его терпеть не могу. Кристоф просто… — неожиданно для самой себя я запнулась, пораженная фактом, что за столько лет так и не узнала, кто он, — …знакомый моих родителей, — после долгой паузы с трудом нашлась я, наконец.

Как бы мне хотелось, чтобы все было так просто.

— Так его зовут Кристоф? — обрадовалась наша наивная Дашка и этому минимуму информации. На ее хорошеньком кукольном личике появилось мечтательное выражение, и она промурлыкала: — Такое необычное имя!

— Да, необычное, — согласилась я с ней автоматически, удивленная ее зачарованным взглядом — забыв о нас, она уставилась в окно.

Но я и подумать не могла, насколько необычным был сам обладатель имени.

И чего это будет стоить Дашке.

** ** **

О нем говорили весь следующий месяц. Спрашивали, недоверчиво поджимая губы, просили познакомить. Я отшучивалась, отмалчивалась, переводила разговор в другое русло — берегла их, как могла. Было странно, что тот, кого они видели всего раз, да и то при самых обескураживающих обстоятельствах, настолько их заинтересовал. А возможно, я в глубине души и понимала, как ему это удалось, но боялась признаться даже самой себе.