Наталья Якобсон - Живая статуя

Сегодня он всю ночь будет кутить в каком-нибудь питейном заведении и не вернется до рассвета, что мне только на руку. Перси, конечно, не болтун, но и доверять ему безгранично тоже не стоит.

Я положил Ориссу на единственный не занятый стол в центре мастерской и сделал торопливый знак, чтобы один из ставней на окне едва приоткрылся. Пусть лунный свет польется сюда через щель. В изголовье у Ориссы едва трепыхала свеча. Хоть она и плотно сидела в глубокой лунке, облитой воском, а, казалось, вот-вот упадет, заденет золотистую коноплю волос мертвой девушке, и разразится пожар, в котором навсегда сгорит и мастерская, и моя тайна. Да, теперь Орисса моя тайна. Хоть, по словам Анри, я и имел полное право нарушить мной же составленные законы, а все же предпочитал этого не делать. Если сам глава не следует собственным правилам, то и остальные тоже решат, что не обязаны этого делать. И тогда начнется неразбериха. Этого я не хотел. Пусть лучше все пройдет тихо, за запертыми дверями.

Я хотел принести из подсобного помещения, где хранились рукописи и книги, гладко отполированный человеческий череп и положить на стол в изголовье у Ориссы, но не успел об этом подумать, а он уже лежал здесь, будто угадал мое желание, как живой. Он и скалился так, словно был живым, а где-то, в глубине пустых глазниц, вспыхнул зеленоватый сумеречный свет. Уже не раз предметы, о которых я думал моментально оказывались рядом со мной. Вот и на этот раз череп чуть пододвинулся ближе к изголовью, запутался в жидких прядях Ориссы, устилавших столешницу. Череп был всего лишь символом, но я хотел, чтобы этот символ сейчас находился рядом с нами. Чтобы по самому пробуждению мое создание увидело и осознало, что оно теперь собой представляет.

Вот он и настал, тот миг, перед которым трепещут все законы магии. Никто до меня не отваживался на такое. Я вмиг и с легкостью перечеркнул все колдовские учения, все утверждение магов и сделал невозможное возможным. Я был скульптором, из мертвого тела создающим прекрасную копию маркизы. Вот только резцу скульптора суждено вытачивать человеческую фигуру из глыбы мрамора, а я в качестве исходного материала использовал мертвую ткань человеческого тела.

Я коснулся губами мертвых уст Ориссы, чтобы вдохнуть в них часть спертого огненного воздуха из моих легких, так делают чуть не утонувшему искусственное дыхание. Только вот мой вздох способен сжечь простого человека, а ее он должен оживить. Я дохнул ей в губы, чтобы мой огонь прокатился по ее внутренностям, вошел в кровь и жизненной теплотой разлился по венам. Да, я мог без остатка сжечь целый город, но одно мое дыхание способно было оживить покойника. Чтобы действовать наверняка я даже чуть-чуть прикусил язык, и несколько капелек моей крови, способной исцелить любой недуг, попали ей в рот. И тут же чумные нарывы на ее теле закрылись, так быстро и невозвратимо, будто кто-то невидимый смыл их с ее кожи, как грязь.

Ее ресницы вздрогнули, как после долгого сна, веки приоткрылись, а в прозрачных голубых глазах, как будто мелькнуло отражение бесцветного и безграничного, потустороннего мира. Девушка медленно приподнялась, села, поднесла руку ко лбу. Ее кожу все еще покрывал мертвенный сизый оттенок, а пряди волос струились по спине мягко и безвольно, как светлый шелк.

Я не знал, где все это время пребывала ее душа, в раю, в аду, в чистилище или просто в каком-то неведомом мрачном измерении, но там Орисса потеряла саму себя.

— Добро пожаловать назад, Орисса! — поприветствовал ее я.

Она тут же посмотрела на меня, и до этого пустые, бесцветные глаза вспыхнули восхищением.

— Здравствуй, ангел! — с тихим восторгом прошептала она и протянула руку, чтобы я помог ей подняться.

Только сейчас я заметил, что на шее у нее, по-прежнему, остались две ранки от вскрытых нарывов. Они пройдут, решил я и указал Ориссе на череп в ее изголовье.

Она вздрогнула, ощупала собственные волосы и лицо, даже попросила подвести ее к зеркалу.

— Я бы тоже стала, как тот череп, если бы не ты, — едва слышно шептала она, а летучая мышь ехидно попискивала, притаившись на потолочной балке, и этот писк напоминал тихое злорадное хихиканье.

— Я должна быть благодарной тебе, — продолжала шептать Орисса, на то, чтобы говорить в полный голос, у нее пока еще не хватало сил.

— Нет, не мне, — возразил я, поддерживая ее, потому что на ногах она тоже держалась еще слабо и не очень уверенно. Она вообще больше хотела спать, чем ходить по мастерской или разговаривать. Пришлось наряжать ее и расчесывать, как куклу. Я выкинул старую серую тряпку, заменявшую ей выходной наряд, и одел ее в праздничное, бордового тона платье, усыпанное блестками так, словно бархата коснулось перо жар-птицы и оставило на нем свой след. Цветные розочки были в изобилии приколоты к ее корсету. Такие же цветы я вплел ей в волосы. Не хватало только драгоценностей. Не мог же я отдать Анри девушку без приданого, он, наверняка, сочтет ее нищенкой.

— Даниэлла! — тихо позвал я, и мой шепот шипением просочился, казалось, сквозь каждую щелку в доме, чтобы воззвать к той, которая была далеко. Батисту стоило дать небольшую передышку. Сейчас Даниэлла была нужна мне здесь, и она не замедлила появиться. Дверь даже не приоткрылась, а она уже стояла здесь на почтительном расстоянии от меня.

— Добрый вечер, монсеньер! — Даниэлла присела в низком реверансе, словно вспомнив о давно оставленном вместе с жизнью этикете.

— Уже ночь, — поправил я.

— Разве? — она как-то странно покосилась на щель в оконных створках, будто отчета себе не отдавала в том, который час. Время, наверное, больше не имело для нее никакого значения.

— Принеси ларец с украшениями из старого поместья, — приказал я. — Желательно из того тайника, о существовании которого Батист не догадывается. И еще раздобудь где-нибудь женскую накидку и пару башмаков.

— Да, монсеньер, — она снова присела в реверансе и исчезла, а я усадил Ориссу на табурет и снова осмотрел ранки на ее горле. Они — ее единственный изъян.

— Они пройдут, — повторил я, будто пытаясь убедить самого себя, и летучая мышь пискнула в ответ, только вот я не смог понять был тот ответ положительным или отрицательным.

В любом случае, Орисса была уже не трупом, а девушкой, самой настоящей живой девушкой, которая вполне может претендовать на роль светской дамы. А такая дыра, как мастерская чародея, для леди стала совсем неподходящей. Пришлось снять особняк, причем весьма необычным способом, Перси просто заявился к хозяевам дома, моим должникам, и предложил им убраться вон, и они послушно убрались, оставив дворец, а так же всю мебель, утварь и даже одежду нам на неограниченный срок.