Сказ о пеньковском оборотне (СИ) - Никонова Елизавета

Впрочем, так называемого «мрака» в просторном зале с витыми колоннами и прекрасной отделочной лепниной по потолку не было: помещение чудесно осветилось вмиг вспыхнувшими факелами. Фана едва сдержал крик. В зал следом за ним втиснулись староста и пара самых храбрых священников. «Все нормально!» — прошептал первый храбрец вторым.

Постепенно зал заполнялся людьми старосты, торопившего свой великий сброд словами:

— Скоро день закончится — как тогда плясать будете?!

Люди жались друг к другу, словно на них уже налетела половина вампиров Ригии. В зале стояла тишина…

ХЛОП! — это захлопнулась за последним вошедшим дверь. Люди в ужасе забегали, проклиная Священников и их родных до десятого колена. Всех охватила паника.

— Мы никогда отсюда не выберемся! — Вопил очумевший староста. — Никогда!

— Что делать, Святой Отец!? — на коленях взмолили люди белого, как полотно, священника.

Он сам находился в состоянии не лучше — молчаливого шока, но страх перед тем, что люди из-за него возненавидят Церковь, был сильнее:

— Если мы убьем Упыря, эта проклятая магия исчезнет.

Эти слова произвели на всех впечатление своей твердостью и решимостью — люди воспрянули духом и, успокоившись, двинулись вперед.

Идти пришлось недолго. Ровно по центру зала лежала странная каменная коробка, длиной три метра и метр в ширину. Из коробки не доносилось ни звука, но староста звенящим от ужаса голосом прошипел:

— Открыть!

Несколько добровольцев, пыхтя и потея, сдвинули крышку мраморного гроба (все уже узнали в этом ящике гроб) и, с удивительной для их размеров проворностью, отскочили прочь.

— Смотрите, что внутри! — приказал Фана, но все отступили на один шаг — боялись.

Староста просеменил к священнику, и толстяки, сцепив пальцы и затаив дыхание, заглянули внутрь и… замерли.

Постепенно людям стало интересно, что же, что за монстр, что за урод, сковавший видом своим двух великих мужей, прячется там. Они обступали гроб и замирали, затаив дыхание и окаменев. И только малышка, раздвинув взрослых и просунув свой маленький носик, прошептала, восхищенно покраснев:

— Какой класивый…

С ней никто не спорил. Все смотрели в гроб, где, раскинувшись на шелковых подушках и покрывалах, спал человек. Скорее Ангел — его кожа чуть заметно светилась мягким голубым светом. Он был прекрасен и совершенен настолько, что у крестьян, загрубевших и глухих к чужому счастью, сводило дыхание: прямой точеный носик, пышная смоляная грива, рассыпанная по бледной спине (мужчина спал на животе, ткнувшись носом в подушку и нагой по пояс) и искрящаяся в свете факелов; сам высокий, поражающий своей изящностью — тонкая талия, длинные сильные ноги, мускулистая спина…

— Переверните… — только и смог вымолвить староста.

Несколько мужиков, задержав дыхание, переложили мужчину на спину, боясь потревожить. Так он оказался еще краше — высокие скулы и лоб, длинные ресницы и не менее длинные тени от них на щеках, чайки-брови, полные губы. Если и можно бы было назвать его красоту женской, короткая эспаньолка и развитая мускулатура не позволяли этого сделать. На фоне кроваво-красных простыней он казался очень бледным, хрупким и каким-то израненным. Люди восхищенно молчали…

Странно, но чем дольше любовались деревенские мужики на спящего Ангела (как каждый прозвал мужчину про себя) тем больше они его ненавидели: смазливый красавчик! Жалкий сосунок! Им было стыдно за свою внешность, в большинстве нелицеприятную. Стыдно перед этим спящим совершенством, стыдно за свое уродство. Каждый сжимал кол и надеялся забить его первым. Лишь маленькая девочка не думала о себе — она дотронулась до щеки Ангела и, отметив ее холод, пролепетала:

— Он замелз.

— Мы пришли его убить, а не греть! — Жестко оборвал ее староста.

— Да! — прошипели все.

— Разбудим тварь и отправим ее в Ад на веки вечные!

— А может, не надо?… — неуверенно промычал Фана.

— Чего?! — пораженно обернулись все.

— Ну… будить.

— Чтобы он потом пережрал всех наших дочерей? — свирепо вопросил староста. — Ну уж нет! Будить!

Напрасно кричал священник и обзывал их дубинами. Его безмозглое творение вопило, отбрыкивалось и более не слушало глас разума (если такой был). Люди, вытянув кресты дрожащими руками (страшно все-таки) и приготовив чеснок, закричали в сто глоток:

— А ну вставай, рожа вампирская, просыпайся, неча бока отлеживать!

«Рожа вампирская» даже не пошевелился, продолжая чуть слышно похрапывать.

— Ты смотри! — подивился староста. Фана тихонечко и облегченно выдохнул.

— Не просыпается! — удивился молодой священник Гика. — Может, ему молитву спеть?

«Ух и накажу же я тебя потом, не посмотрю, что молоко еще с губ вытираешь!» — Злобно подумал Тик, пожирая взглядом юнца.

Крестьяне довольно заулюлюкали — мол, давай, авось получится. Паренек вышел вперед и, попросив отойти подальше («Дешевое благородство!»), заунывно затянул:

— Господи, помоги от греха очистить сию душу грешную… — Видя, что это не производит не малейшего эффекта, паренек наклонился к ушку монстра (чудному такому ушку, остроконечному) и взвыл с новой силой: — ГОО-ОО-СПО-ООО-ДИ-ИИИ…

Некоторые крестьяне позатыкали уши руками — уж больно противный голосок прорезался у Гики! Такой кого хочешь — мертвого из могилы поднимет! Видимо Гикины «песнопения» не понравились и «вампирской роже», потому что мужчина поморщился, ресницы его дрогнули, и, промурлыкав что-то под нос, он вяло отмахнулся, немного задев при этом Гику. «Немного» — так казалось со стороны, но вот Гика почувствовал, как его ноги отрываются от пола, и он парит… парит…

— Хорошо полетел, да? — чтоб хоть как-то разрядить помертвевшую от страха обстановку («хорошо» — не то слово. Гику отбросило на добрых три метра, придобренько стукнуло и, по-видимому, лишило сознания) спросил староста.

«Ни на шаг к нему не подойду!» — твердо решил для себя Фана.

К сожалению, так решил не он один — крестьяне потихоньку начинали подумывать о «прекрасном сне и о невозможности пробуждения монстра вообще». Кое-кто уныло усаживался, привалившись к колонне, кто-то от нечего делать начинал тихонечко подвывать под нос… Боевой дух сломался навсегда и бесповоротно.

Священники выложили карты и «отделывали» простоватых крестьян в «драконий покер» и «дурака», вытрясая последние сбережения.

«Ну нет! — Злобно косясь на них взглядом, думал староста. — Этак что ж выходит?! Пришли по упыря, а оказалось — по себя?! Ну нет, братцы, так дела не делаются!»

Примерно те же мысли посещали и Фану, прискорбно вздыхающего над своей тяжелой долей.

И, когда вдруг староста решительно направился к гробу, где, словно издеваясь, спал (продолжал в наглую дрыхнуть!) прекрасный упырь, священник не замедлил к нему присоединиться.

Что они только не делали! Тыкали противную тварь крестами, ко лбу писание прикладывали (не к своему — понятно), молились в два голоса — все было напрасно. Крестьяне и священники посмеивались над их потугами и едко подкалывали на тему: «Щас разбудите… Не получилось?.. Не расстраивайтесь!.. Все получится!.. Опять, да?..»

Вконец озверевшие «друзья» сплюнули подле ложа и, прочистив горла, заявили:

— Раз вы такие умные — будите сами!

— А может не надо будить? Пусть спит…

Все головы обернулись к говорившему, точнее к говорившей — малышке, про которую все забыли.

— Ах, не надо?! — Противно оскалившись, промурлыкал взбешенный староста. — Мужики! Забыли мы про самый действенный способ! Тащить ее сюды!

Девочка покорно подошла, потупив головку.

«Опять, наверное будут ругать…Меня постоянно ругают…»

— Это ты тут что ли вякаешь? — Сощурился священник. — Какая маленькая, а уже дерзит! Есть еще способ, про который мы, друзья, совсем забыли!

— Жертва? — радостно возопили «друзья».

— И она тоже. Но сначала попробуем его выкурить.

— Как?

— Чесночком! — с пылом подковырнул Фана.