Любовь, ферма и коза в придачу (СИ) - Смеречинская Наталья

Больно, но что поделаешь. Вернуть бы свою молодость, да жизнь, только…

Только вот она вернулась, да что-то тоже не такая, как в сказке, эта молодость. В пузо толкнулись, давая понять, что житель или жительница проснулись. Ох, я и забыла, что такое беременность. Моему старшему Валерке уже тридцать девять лет! А тут такое чудо-чудное и диво-дивное.

— Откуда будешь, чужая?

Продолжила допытываться меня бабка. Хотя какая она мне бабка? Сама сказала, что ровесница.

— Ну, во-первых, меня Лидией зовут! — отрезала я старухе, сразу же ставя ее на место. — А во-вторых, с Земли я.

— Откуда? Не слышала я места такого.

— А как ваши места называются?

— Ну, знамо как, — пожала плечами женщина, — ферма наша в графских землях стоит. Графья-то Бречинские будут. Вот их сынок, молодой графёнок, племяшку мою, дуру несусветную, попользовал, да ко мне привез. С наказом принять! Вот она бесстыжая и понесла ублюдка графского!

Сплюнула на грязный пол бабка. Я недобро зыркнула на нее из-под бровей. Ведьма она, как есть, ведьма! Родная племянница все же, а такое отношение.

— А лет племяннице сколько?

— Да семнадцать уже исполнилось. Самый сок девка была! Да толку от того. Лучше б сгинула с родителями, чем вот так…

Эта фраза заставила меня насторожиться:

— А с родителями что?

— Брат мой, дурак горемычный, служил в графском поместье помощником эконома. Мать последние гроши считала, чтобы выучить его и выбиться в люди. Ну и что, я тебя спрашиваю, получилось? Нашел себе эту Ивку-вертихвостку, и она втянула шею его в петлю. Проворовался он так, чтобы женку свою задобрить мехами, да камушками драгоценными, что граф его повесил, а дочь с женою кинул в тюрьму. Ивка там и сгнила за два месяца, а тебя вот графский сын привез, да на меня сбросил. Тьфу ты, не тебя, а Мирку, племянницу мою еще и брюхатую. А я старая, сама еле свожу концы с концами. А тут мне еще и девку на шею вешают.

— Но-но, мамаша, — остановила я разошедшуюся тетку, — у ребенка горе, родителей убили, сама чуть не погибла, да еще и неизвестно с этим дитём, может снасильничал графский сынок, а Вы, вместо того, чтобы помочь сироте, гнобите на чем свет стоит.

— Я! — каркнула старая ведьма. — Да я тебя… Вон пошла отсюда приблудная!! Мало мне Мирки было, так теперь еще и ты мне тут командуешь. Мой дом, моя ферма, что хочу, то и делаю. Я здесь хозяйка!

— Да уж вижу, — сказала я, тяжело поднимаясь с кровати, — захозяйничались так, что ничего скоро не останется!

— А ты сама попробуй, сама… Коли помощи нет ни капельки! Муж мой помер лет двадцать назад, да еще и девку мне на шею повесили. С отродьем!

— Может и попробую! Но только не сегодня!

Сил маловато, да и осмотреться не мешало бы, пенаты новые оценить и поесть чего-нибудь.

— А где у вас тут кормятся, мамаша? — спросила старуху.

Тетка несчастной Миры аж всплеснула руками от моей наглости.

— Ах ты крохоборка, кормить тебя я не буду! Ты мне никто, ясно! Так что не обязана!

Таак, бунт на корабле, значит? Такое пресекать лучше сразу же, а то потом кататься на шее будет и ножками погонять. Я грозно сдвинула брови и подошла к бабке, стараясь нависать над ней как можно более мрачно.

— Значит, слушай сюда, мамаша, — тон я сделала немного рычащим, как у Толика Магнитолы. Был у нас в 90-е на рынке такой бандит, ныне покойный, здоровенный бритоголовый бугай. Ему даже бить никого не приходилось, только подходил и своим мрачным тоном как рявкнет, и все сразу отдаешь — Толику деньги, Богу душу. Так вот о материальных ценностях…

— Я здесь теперь живу вместо твоей племянницы, и посмей только пикнуть обратное, так я скажу, что тетка моя от старости совсем поехала, и сдам тебя в богадельню, поняла?

Не была уверена, что у них есть богадельни, но похоже, попала в точку и с тоном, и с угрозами. Бабка все еще недобро зыркала, но стушевались после моего впечатляющего выступления.

— Чего сразу кричать-то? — бабка отодвинулась от меня подальше. — Не глухая. Всегда ж можно договориться по-хорошему.

— А это я тебе, мамаша, по-хорошему и предлагаю. В противном случае, тебя бы просто не нашли, — решила закрепить успех все по той же методике Магнитолы. Только он не всегда использовал слова — иногда сразу переходил к действиям.

— Ладно, добрая я сегодня, прям сама себе удивляюсь. Вот только есть охота, просто страх. Что у нас на обед, тётушка?

Подколола я вредную старуху. Она тут же вскинула на меня возмущенный взгляд, но все же передумала ругаться и, сделав жалостливые глаза, запричитала:

— Где ж у нас-то еда? У бедных, да безродных? Как муж помер, так некому стало пахать и сеять. Жила оттого, что я старая, да немощная по добрым людям побиралась, а как тебя привезли… Тьфу ты, как Мирка приехала, так и мне отказывать стали. Одна только надежда на солнышко наше ясное, на кормилицу нашу благодатную…

Про пахотные земли верю! Сама видела целину, покрытую зарослями, пока по нужде бегала. В несчастье бабкином сомневаюсь — уж слишком глаза хитрые у нее были, когда говорила, что нет еды. Ну да ладно, интересно другое.

— И что же это за кормилица такая?

С подозрением переспросила свою новоявленную тетушку.

— Так я про Ингеборгу сейчас, — понизив голос до какого-то трепетного шепота, сообщила бабка, — про козу нашу!

Вот странная она какая-то, честное слово. Коза, значит, Ингеборга, а племянница Мирка. Сумасшедший дом, а не другой мир.

— И что Ваша коза? — поторопила я подзависшую бабку, — доится?

— Оо, еще как! — воскликнула старая чуть ли не в священном экстазе. — Она же с острова Кордос. Кордосские козы — самые лучшие в мире. Дают по пять ведер молока за одну дойку. Мой старик еще при жизни половину нашего урожая за Ингеборгу выменял, и то она ему по большой скидке досталась.

— Вот и замечательно! — прервала я воспоминания тетки. — Как же Вы при таком сокровище дожились до такого, а? Ведь с таким количеством молока можно было как минимум на хлеб себе заработать, да еще бы осталось!

— Легко тебе молодой! — затянула свою старую песню бабка. — А я вот немощная, руки не держат. Даже пустое ведерко не подниму.

Кивнула старуха на более-менее сносный реквизит, что лежал горкой в углу. Там и правда покоилось деревянное ведро, уже вполне повидавшее жизнь, но даже на мой критический взгляд годное. Ладно, сначала подоим чудо-козу, поедим, а потом уж разберемся в запасах ушлой бабки и будущих планах.

Так как жила эта бедная девочка до меня, я существовать не буду, это точно. Уже намучилась в одной жизни, а во второй такого не случится. Уж это я себе пообещаю!

Молча обошла бабку и подхватила пустое ведро из кучи хлама. Кстати, нужно будет туда заглянуть еще раз, возможно там найдется что-то толковое. Ведро хоть и выглядело годным, но было припорошено легкой пылью и отдавало кисловатым запахом старого молока. Что там бабка говорила — хорошо доится? Да это ведро последний раз видело молоко до того, как Мира родилась.

— Где это можно помыть? — спросила, обернувшись к старухе.

— Так на улице колодезь есть, — прошамкала бабка, указывая крючковатым пальцем в сторону вонючего предбанника, от одного воспоминания которого, меня передернуло. Фу ты, мерзость какая!

— Ну пошли, покажешь, — деловито сказала я новой родственнице, — и колодезь, и козу!

— Ох, не могу я! — запричитала бабка, хватаясь за спину и делая мне концерт с умирающей лебедью. — Спина прихватила так, что сил теперь нет! Даже до порога своей комнаты не дойду!

— Ну, предположим, до порога комнаты ты доскакала резвым конем, не прибедняйся! — пресекла я попытку навешать лапши на уши себе любимой. — Но, черт с тобой! Не хочешь — не иди, сама все найду. Только скажи, где искать.

— Так недалеко все, — обрадовалась бабка, — колодец за домом, и там же сарай, где Ингеборга стоит!

— Ладно! — вздохнув мысленно, начала настраиваться на дойку. Триста лет такого уже не делала. Как бабка моя, покойница, в селе совсем захирела, так дядька всю скотину под нож и пустил, а на вырученные деньги в город съехал. Правда, ничего хорошего из этого не вышло. Пропал он с теми деньгами в неведомом направлении. Мать всегда думала, что прикопал кто-то ее непутёвого братца под каким-нибудь кустом. Может и так, поди теперь разберись.