Ханна Хауэлл - Поцелуй вампира

Когда платье Эфрики упало на пол, Дженкин выпрямился и через голову стянул с неё сорочку. Несмотря на то, что его пробирала дрожь нетерпения, он все же улыбнулся, увидев, что она носит панталончики. Он быстро стянул их, затем последовали ее чулки и туфли, после чего Дженкин чуть ли не бросил ее на свою кровать. Срывая с себя оставшуюся одежду, Дженкин мельком подумал: куда же подевались все его отточенные навыки соблазнения?

Эфрика успела окинуть обнажённого Дженкина долгим взглядом до того, как он возлёг на неё, целуя. Его поцелуй стремительно вытеснил тот краткий миг тревоги, испытанной ею, когда она заметила размер той части его тела, которую он вскоре будет пытаться втиснуть в нее. Эфрика провела руками по его сильной спине, откинув голову так, чтобы ему было удобнее усеивать страстными поцелуями её шею. Тихие вскрики удовольствия вырывались у неё, пока Дженкин ласкал её груди своими узкими изящными ладонями.

— Ах, Эфрика, ты так невыносимо прекрасна. Такая нежная и сладкая на вкус, — пробормотал он, целуя ложбинку между ее полными грудями.

Дженкин обхватил губами ее болезненно напрягшийся сосок и нежно втянул его в себя. Эфрика полностью отдалась удовольствию, захлестнувшему её. Только, когда он скользнул рукой между ее ног, она пришла в себя, но его искусные пальцы моментально изгнали все её сомнения и шок от такого интимного прикосновения. Эфрика не сознавала уже больше ничего, кроме как ощущения его тела под своими ладонями, его аромата и его прикосновений. К тому времени, когда он опустился прямо между ее бедрами, и она почувствовала, как он легонько толкнулся внутрь неё, она уже изнемогала от силы своего желания.

— Это может быть чуточку больно, любовь моя, — сказал Дженкин, покрывшись крошечными бисеринками пота из-за своей борьбы с безумным желанием немедленно вторгнуться в ее теплоту и продолжать вонзаться, пока почти болезненная потребность, владеющая им, не будет удовлетворена.

— Покончи с этим.

Дженкин чуть было не рассмеялся. Если бы не все признаки страсти, пылающей так же горячо и неистово, как и его собственная, он вполне мог бы превратно понять эти отрывистые слова. И тут он решил, что она, вероятно, права — сделать это быстро будет для нее лучше всего. Дженкин обхватил ее стройные бедра и одним ударом вошёл глубоко в нее. Прижавшись лицом к прохладной наволочке подушки под её головой, он сражался с собой, давая ей время привыкнуть к нему. Он слышал, как она охнула от боли, и не хотел добавлять ещё больше, начав двигаться слишком быстро. И тут Дженкин почувствовал, что ее руки гладят его по спине, ее маленькие ножки поглаживают его бедра и, что наиболее невероятно из всего — услышал мягкий урчащий звук, который нельзя было назвать ничем иным, как мурлыканьем. Он оперся на локти и посмотрел на Эфрику.

— Я не думаю, что мы уже закончили, Дженкин, — прошептала она, лаская его грудь руками и одновременно обхватывая ногами его сухощавое тело.

— Нет, — прошептал он в ответ. — Еще нет.

Дженкин начал медленно двигаться в ней, наслаждаясь ее теплом. Однако выражение чистейшего восторга на ее лице сводило на нет все его старания сдерживать себя. К его облегчению, Эфрика не спасовала перед возрастающей свирепостью его любовных ласк. Он чувствовал, как ее ноготки впивались в его плечи всякий раз, когда она встречала его толчки с ненасытностью, соперничающей с его собственной. Когда Эфрика выкрикнула его имя и её стройное тело забилось в высвобождении, Дженкин почувствовал, как оно впитывает в себя его сущность. И тут ему пришлось изо всех сил цепляться за те немногие клочки оставшегося самоконтроля, которые ему всё же удалось собрать, присоединяясь к ней в этом ослепляющем падении. Он зарылся лицом в подушку, сражаясь с порывом сделать ее своей Парой по-настоящему.

Даже несмотря на наисладчайшее удовольствие, затопившее его, какого он никогда ещё не испытывал, жажда не исчезла полностью. Дженкин повернул голову и нежно поцеловал ее в шею, в местечко, где бился живительный пульс. Он будет удерживать ее в своей постели столько, сколько позволят ему она и судьба, но делать этот заключительный шаг Дженкин решительно не собирался. Не было такой частички в нём, которая не молила бы об этом ритуальном смешивании их крови; он страстно желал вкусить того сладостного эликсира, что давал ей жизнь и оставить свою метку на её прекрасной шее. Наверное, следовало это предложить, однако, несмотря на желание, которое она так охотно с ним разделила, Дженкин был совсем не уверен, что она захотела бы стать его Истинной Парой.

Уверившись, что его жажда больше не отражается у него на лице, он медленно вышел из нее. Вздох сожаления, который она издала, вызвал у него улыбку, когда он отодвинулся на свою сторону кровати. Дженкин подпёр рукой голову, положив подбородок на ладонь, и лениво погладил ее живот, внимательно глядя на Эфрику. Она выглядела великолепно пресыщенной, даже, пожалуй, немного распущенной.

Когда она улыбнулась ему в ответ, вяло откинув спутанные волосы с лица, сердце Дженкина пропустило удар. Он был рад, что она не показывала опасений, но сам он внезапно испытал сильнейшее чувство сожаления, что не является нормальным человеком. Человеком, который мог бы ухаживать за ней, гуляя по саду, который мог бы заняться с нею любовью на залитом солнце лугу. Человеком, который мог бы предложить ей дом, полный окон, а потом наполнить его детьми. Человеком, о котором она могла бы беспокоиться, когда он приходит домой замерзший и мокрый, нуждаясь в ее помощи, чтобы согреться и обсохнуть, и отвести возможную лихорадку. Человеком, который мог бы стареть вместе с нею. Человеком, который не стал бы переживать из-за того, что однажды, неважно как долго живут Калланы, наступит такой день, когда он будет стоять над ее могилой, зная, что впереди его ждут многие, многие пустые, лишённые смысла годы.

Дженкин неожиданно понял, почему у столь многих Чистокровных случаются периоды в их очень долгой жизни, когда они ни с того ни сего начинают плевать в лицо старухи с косой, безрассудно рискуя испытать на себе те немногие способы, которыми могут умереть. Конечно, могло случиться так, что они стали слишком высокомерными, слишком уверенными в своём бессмертии, но Дженкин подозревал, что по каким-то неведомым причинам жизнь им просто наскучила. Или, как в случае со старым лэрдом, отцом Кахала, который был женат на Посторонней, — они не видели смысла в жизни без своей Пары, в жизни столь долгой, что вполне могли бы обнаружить себя стоящим у могилы своего ребенка, затем своего внука, правнука и так до бесконечности.

Стареть, как это происходит с Посторонними, было пугающе, но Дженкин начал склоняться к мысли, что жить так долго, когда видишь, как на твоих глазах один за другим умирают члены твоего рода — ещё ужасней.