Царевна для Ворона (СИ) - Полынь Кира Евгеневна

Бегло осматриваюсь и глохну от шума в голове.

Никто не смотрит. И как бы демонстративен ни был Ворон, он развернул меня так, что из зала невозможно заметить его действий, если не подходить ближе.

Лишь спектакль. Представление, на котором я единственный зритель и прямой участник.

Слишком слабо, мой господин. Я выдержу.

Специально расставив ноги чуть шире, прислушиваюсь к потяжелевшему дыханию за спиной и удовлетворяюсь своим коварством.

Как будет угодно, господин, я не смею сопротивляться.

Персты достигают своей цели и ловко сдвигают ткань белья, сразу же натыкаясь на влажную кожу, вырвавшую из мужского горла хриплый рык.

Взбешен! Раздосадован! Побежден!

Спустя пару долгих секунд Ворон рывком разворачивает меня лицом к себе и ныряет под руку, позволяя схватиться за широкие плечи и держаться за него, как за опору.

— Хотя бы стони для меня, подлая девчонка, — шепчет так близко к лицу, что я теряюсь.

Каждый раз сближение с ним до недозволенного, как впервые. Будто с утеса прыгаю в оскаленную пасть.

Проникая все глубже, Ворон изучает пальцами тесноту, размазывает выступившую влагу, измученно заглядывая мне в лицо. Смотрит не отрываясь, жрет глазами и продолжает двигать рукой под моей юбкой, нанизывая на себя, уже смело толкаясь костяшками между бедер.

Все мокрее. Соки обволокли его пальцы, щекоча чувствительные ноздри, которые он раздувает с каждым вдохом. Я держусь за него. Впиваюсь ногтями в плотную ткань костюма, мелко закатывая глаза и сбиваясь с дыхания.

Это странно. Запрещено, грязно и так откровенно, что по ногам бегут крупные мурашки, сообщая Ворону о моих ощущениях. Ему мало. Он хочет больше.

Фикции учащаются, становятся глубже, резче, и едва различимый стон все же срывается с моих губ.

Я упаду, провалюсь в темноту обморока, если это продлится еще хоть сколько-нибудь!

— Дааа, — шипит мне в губы, набирая темп. — Стони, Альба. Кончи на мои пальцы. Я хочу попробовать твой оргазм так же, как ты пробовала мясо. Хочу удовлетворить свой голод тобой. Давай.

Не проси меня дважды! Не смей!

Ослабленно закатив глаза, рассыпалась в стеклянную крошку, успев только мелко вдохнуть перед взрывом. Под кожей прошла волна обжигающего огня, отпечатывая все чувства, как в раскаленном металле.

Оглушающе-непроницаемая тьма все же опускается на ресницы и тянет их вниз, заставляя полностью закрыть глаза и довериться рукам Ворона, обещавшим удержать меня от падения.

Последнее, что я вижу, — масленый взгляд одного из слуг, устремленный прямо на погруженную под мою юбку мужскую руку. Рывок вверх, и меня уносят прочь, крепко прижимая к сильной и широкой груди.

— Прикажи Валиру выколоть ему глаза, — бросает Ворон кому-то поблизости и уносит меня из этого зала.

Какое же он все-таки чудовище.

— Сегодня вновь останешься?

— Уже седьмую ночь я сплю с тобой в одной постели. Неужели до сих пор не привыкла?

И правда.

Ночи пролетали одна за другой, незаметно сменяясь днем. И каждую ночь Ворон приходил в мою спальню как хозяин, ложился рядом, делая вид, что так и должно быть.

На удивление, после его вызывающей ласки на балу больше своего желания он не выказывал. Более того, говорил со мной кратко, мало и лишь в исключительном настроении. Что, опять же, не мешало ему срывать с меня ночную сорочку и прижимать к своему горячему телу, не знающему холода.

Иногда я просыпалась. Искала в темноте выход и не находила, но проваливалась обратно в сон, стоило Ворону что-то прошептать мне в волосы на затылке, обжигая неумолимым огнем. Словно маяк, возвращающий меня в крепкие объятия желанного сна.

Это вызывало привычку, хотя я продолжала удивляться скрипнувшей в сумраке двери. Как и сегодня.

— Завтра поедешь со мной в город.

— Зачем?

— Потому что я хочу твоего сопровождения. Люд еще не видывал царицу воочию, да и тебе пора бы узреть своих подданных.

— Я знакома с ними. Несколько лет жила бок о бок, делила последний хлеб и крынку кислого молока.

— Тогда сверкнешь рубинами, что я тебе подарил. Все женщины как сороки, — отмахнувшись, Ворон лег в постель, в очередной раз протягивая ко мне жадные руки. — Лишь бы дать повод позавидовать.

— Они голодают, — не сдержавшись, села, глядя на мужа чуть свысока. — Нет ничего более ненавистного, чем неуместное хвастовство, мой господин. Я голодала вместе с ними, грелась данными взаймы дровами и делилась последними лекарствами, пытаясь спасти чужих детей.

— Благородно. И что? — Устроившись на выставленном локте, Ворон сровнялся со мной в росте, рассматривая со своим обычным хищным прищуром. — Теперь у тебя другой статус, Альба. Не все ли равно, что думают бедняки?

— Ты просто хочешь заставить меня испытывать вину.

Чуть склонив голову, мужчина позволил темным волосам свеситься в одну сторону, сверкая сквозь пряди молниями темных глаз.

Такой расслабленный, умиротворенный, может, даже домашний, но лишь настолько, насколько способна его звериная натура. Лежа в одной постели со зверем, я глупо и опрометчиво пыталась согреться о его густую шкуру, прижимаясь выстывшим боком, совсем забыв, в чем его кровожадная суть.

— Именно. Я хочу, чтобы ты сверкала завтра, Альба. Только если я поверю в твое превосходство над всеми — позволю увидеться с семьей.

— Нет.

— Что значит «нет»? — вскинув темные брови, мужчина выжидающе уставился на меня.

— Я не буду этого делать.

— Альба…

Прорычал мое имя. Как животное, как лютый голодный волк, ошарашенно распахнувший глаза от протянутой мной ладони, которую я опустила на покрытую густой щетиной бороду.

— Я не хочу встречи с моей семьей, господин. Еще в день нашей свадьбы я навсегда простилась с родными и бередить раны не желаю.

Перехватив мои пальцы своими, Ворон неожиданно нежно прижал их к губам, замирая в невинном, но таком несвойственном ему жесте. Он словно просил прощения за мое тяжелое решение, которое я вынуждена была принять.

Прощение… Знакомо ли ему это?

— В тот день я потеряла семью — но обрела ее вновь.

— Скажи это, Альба.

— Вы моя семья. Я Альба Сортэн, жена Черного Ворона, супруга царя земель Аоро, царица мужа своего.

— Как надолго? — прошептал мне в пальцы, прикрывая глаза.

Впервые не пытался поймать на лжи, глядя мне в лицо, а доверчиво слушал.

— Пока вы позволите.

— Как показывает практика — мое позволение тебе не требуется, — хмыкнул, припоминая выходку, из-за которой я оказалась запертой в камере. — Но слушать твою медовую ложь приятно. Как бальзам на душу, Альба. И в твоих интересах, чтобы я хотел слушать ее вновь и вновь, а не открутил твою прекрасную голову.

— Вы видите муху в стакане, а я лишь соринку, мой господин. Моя правда всегда будет для вас неприемлемой, но даже это не отменит того, что это все же правда.

Резко отбросив мою кисть, как пропитанную ядом плеть, Ворон повернулся ко мне спиной, не желая продолжать разговор.

Задув свечи на прикроватной тумбочке, я позволила себе лечь чуть ближе, чем обычно тянулась сама, позволяя Ворону быть главным.

Я устала.

Устала делать вид, что равнодушие все еще душит. Нет, это не оно. Злость, ненависть, сочувствие — да, но не равнодушие. Его в моей сердце не было вот уже много дней. В один момент я думала, что схожу с ума, сопереживая одинокому злому зверю, угрожающему откусить протянутую руку. Но и это прошло.

Я просто… закрыла глаза и попыталась найти ответ в сотканном из тысячи чувств полотне. Не нашла, но, кажется, нащупала тонкую ниточку пряжи рубиново-красного цвета, по которой иду, как за путеводной звездой. И сейчас моя звезда подсказывала мне прижаться лицом к крепкой спине и заснуть.

Ведь завтра будет новый день, который вновь поставит меня перед выбором.

— Ворон! Ворон летит! — кричали с улицы глашатаи. Их голоса тонули в удивленном галдеже людей.