Мы сделаем это вдвоём - Салма Кальк

Реньяна. Граф тоже был из тех, кто представился мне накануне, и даже один раз приглашал меня на танец – на контрданс. Но я не смотрела на него серьёзно, потому что он был старше даже моего отца. И вот он встретил нас, Нанион было велено оставаться в карете и ждать, пока её позовут, а мы с отцом прошли следом за ним в его лабораторию.

О да, граф де Реньян был невероятно мощным магом, и я так до конца и не знаю, что именно он изучал в той лаборатории. Мне было предложено сесть в кресло – с высокой спинкой и подлокотниками, сесть удобно и опереться на те самые подлокотники и спинку. А потом он заговорил с отцом.

- Всё готово, граф. Знает ли госпожа Женевьев, что её ждёт?

- Госпожу Женевьев ждёт удачное замужество и возможность сделать так, чтобы наша семья вновь заняла то положение, которое ей принадлежит по праву, - отрезал отец.

А мне стало страшно – о чём таком он умолчал? Но впрочем, мне не дали времени размышлять о смысле тех слов – граф протянул чашу, почти до краёв наполненную какой-то жидкостью. Жидкость была непрозрачной и слегка бурлила.

- Что это? – осмелилась спросить я.

- Это волшебное зелье, при помощи которого вы исполните все ваши честолюбивые мечты, - улыбнулся граф, и его улыбка показалась мне зловещей. – Пейте, госпожа Женевьев.

Я ощутила на себе принуждение – и это напугало меня. Если бы я могла, я бы поднялась на ноги и убежала, но я не могла даже пошевелиться. Могла только наблюдать, как мои руки подносят чашу ко рту.

На вкус жидкость оказалась горьковатой, в целом терпимой, но чем больше я пила, тем сильнее меня начинало тошнить. Может быть, меня просто вырвет, да и всё? Допью, и?

Но никакого «и» не случилось, потому что стоило мне проглотить последние капли, как сознание покинуло меня.

Оно возвращалось урывками и эпизодами. Я понимала, что лежу в собственной кровати, и что мне очень плохо. Со мной были Нанион и тётушка, и камеристка Мари, иногда, кажется, заходил отец. Когда я приходила в себя, то чувствовала сильную слабость и сильную боль во всём теле, и было это ненадолго, потому что сознание вновь уходило.

Когда же я пришла в себя и не ощутила боли, то со мной была лишь Нанион. Она тут же всплеснула руками, принесла воды, протёрла моё лицо краем полотенца, намоченным в прохладной воде.

- Вы очнулись, дитя моё! Благодарение господу! Мы все уже и не надеялись. Тот чёрный граф сказал, если вы не очнётесь сегодня, то надежды нет!

- Чёрный граф? – я ничего не понимала.

- От которого вас вынесли без чувств!

Граф де Реньян? Точно, он давал мне что-то выпить.

- И… сколько я тут уже лежу?

- Сегодня девятый день.

Я ничего не понимала. И не понимала, что за странное ощущение, никогда мною ранее не испытанное. Как будто я хуже видела и слышала. Я попыталась зажечь осветительный шарик, чтобы лучше видеть, но у меня ничего не вышло.

Не вышло прислушаться, не вышло усилить зрение, не вышло призвать воду, не вышло ничего. Я больше не имела в своём теле ни капли магической силы.

Я не понимала, для чего отец это сделал, но понимала, что это он сговорился с графом де Реньяном. И более не ощущала себя настоящим человеком, целым и здоровым, каким была накануне визита к графу.

Я больше не была магом. А была самым обыкновенным простецом. И не понимала, для чего отцу это понадобилось.»

Когда я прочитала, что беднягу Женевьев насильственно лишили магических способностей, то не могла после того уснуть половину ночи. Потому что представила – каково будет сейчас мне, если меня лишить тех крох, что вдруг нашлись, и это показалось очень неприятно. А у неё-то не крохи, она-то родилась полноценным мощным магом!

Имея некоторую дополнительную силу, я имела и дополнительные возможности – например, говорить на равных с местными зарывавшимися время от времени мужиками. Они-то в простоте своей думали, что женщина без мужчины – бесхозная, приходите, люди добрые, берите, кто хотите. Она и сама будет рада без памяти такому варианту. Но почему-то со мной не прокатило.

Я вдруг осознала, что впервые за всю, наверное, жизнь я реально сама себе хозяйка. Замуж за Женю я вышла из родительского дома, а потом – двадцать пять с небольшим хвостиком лет замужества. Всё время у тебя есть кто-то, на кого нужно оглядываться и чьи интересы и удобство обязательно принимать в расчёт. В какие-то моменты это не в тягость совершенно, даже в радость, а в какие-то очень даже в напряг. А сейчас мне можно было не оглядываться ни на кого и делать, что вздумается, только лишь заботиться о тех, кого ко мне жизнью прибило.

Марьюшка, она же Мари, всю жизнь провела с маркизой Женевьев, тетрадки которой я читала ночами. Её всю жизнь кормили и одевали, она никогда сама себе не готовила, и если убирала дом, то как-то минимально, потому что были другие слуги. Ей здесь было тяжелее, чем мне. Но она старалась и справлялась.

Меланья, здешняя сирота, умела всё, что в этом месте-времени полагается уметь девушке на выданье. У неё в руках горела любая работа по хозяйству, она и к топору примеривалась, если некому было дров наколоть, но тут я в последние дни не стеснялась, привлекала постояльцев. Хотите обед? Будет, наколите только дров. Идти через сугробы? Так можно же взять лопату и почистить дорожку через те сугробы, чтоб валенками или какими там ещё ботами снег не черпать. Постояльцы сначала взялись ворчать, а потом один из них, который выглядел поразумнее прочих, просто сказал – а ну молчать, сапоги надели, шапки на головы, и вперёд. Барыня, мол, дело говорит, а от того, чтоб снег почистить или дров наколоть, никто не переломится.

Поглядывали на моих – на Меланью, на Дарёну – но я смотрела душевно так, с прищуром – и отворачивались. Потому что – бой-баба, да. Что поделать, не мы такие, жизнь такая.

Дарёна же, которой сравнялось не так давно двадцать четыре года, а выглядела она на все тридцать с лишним, по сути была двужильной, не иначе. Как раз ей легко давался и топор, и маленькая одноручная пила, и гвозди она у