Проблеск Света (СИ) - Андрижески Дж. С.

Каким-то образом Касс заставляет Элли понять, что она серьёзно, что им нужно уходить, что им нужно уходить прямо сейчас, пока темно, пока не прошло слишком много времени, пока её отец не пошёл её искать и не нашёл.

Отец Касс знает, что она может пойти лишь в одно место.

Даже когда он пьёт, он знает, куда пойдёт Касс.

Он ищет её прямо сейчас.

Он начнёт с дома.

Он начнёт с того, что наорёт на её маму.

Он проверит двор, соседскую собачью конуру, где нашёл её однажды.

Он поищет на улице.

Затем он придёт сюда.

Вскоре он придёт сюда, рыком потребует от неё спуститься, на тайском скажет ей перестать общаться с этой маленькой сучкой, перестать делиться секретами их семьи с этой мелкой чопорной пи**ой, которая думает, что её дерьмо не воняет как их дерьмо.

Элли манит Касс залезть в окно, видя, как та дрожит.

Через несколько секунд они надели одежду и обувь, и они внизу на кухне, где Элли делает им бутерброды с колбасой. Касс наблюдает за ней, смотрит, как Элли тихо напевает за работой, и на её губах играет улыбка. А Касс может лишь смотреть на неё, пока какая-то часть её разума орёт «ПОСПЕШИ ПОСПЕШИ ПОСПЕШИ», хотя она молча сидит на красном стульчике, одетая в одежду Элли, и старается вообще ни о чём не думать.

Время совершает скачок.

Касси снова бежит.

Он видит, как она бежит, на сей раз с Элли, и они держатся за руки.

Но он уже знает, как это закончится.

Он никогда не видел этого в деталях, но он знает.

Она не сбегает. Она никогда не оказывается на свободе.

Такое бывает только в сказках.

Такое бывает только с принцессами и с особенными людьми.

Касси — ни то, ни другое.

При этой мысли он слышит в её разуме крик, и какая-то часть его разрывается на куски вместе с ней, ненавидя каждую секунду.

Больше всего он ненавидит тот факт, что это уже свершилось, что история уже написана. Эта часть её хронологии застыла во времени, неподвижная и неизменная.

Он ничего не может сделать.

Это никак нельзя остановить.

Когда он думает об этом, что-то в его груди взрывается.

Трескается как лёд, раздирает его на части.

Такое ощущение, будто кто-то вогнал гигантский топор в его грудь, расколол рёбра как полено, убил одним ударом, но так, что он прочувствовал всё.

Он кричит.

Он снова кричит, затерявшись в невыносимой боли.

Затерявшись в горе, в понимании, что это никогда не будет исправлено, никогда не будет в порядке.

Её отец мёртв.

Отец Касс мёртв.

Возмездия не будет.

И тут ничего не поделаешь.

Слишком поздно. Слишком поздно спасать их обоих.

Было бы лучше, если бы они не любили их. Было бы лучше, если бы ни один из них никогда не был любим. Было бы лучше, если бы их отцы были монстрами, которых они увидели в конце. Но Балидор видит глаза отца Касс, полные любви. Он видит, как тот смеётся, качает её на руке. Он видит, как он дует на её животик, обнимает её.

От этого только хуже.

От этого лишь намного хуже, бл*дь.

Он видит там своего отца, его прекрасные глаза, его раскатистый смех…

Он кричит в темноту и осознает, что она тоже кричит.

Она кричит, и он кричит с ней.

Они кричат в темноту, выкрикивая своё горе в небо.

Крича к созданиям за Барьером.

Долгое время кажется, что никто не слушает.

Долгое время кажется, что никому просто нет дела.

Глава 14

Проблеск света

Он открыл глаза.

Он не мог видеть.

Он смотрел вверх, испытывая такую боль, что просто не мог думать.

Его сердце болело, пульсировало как открытая рана в груди.

Даже во всей этой боли его слепота сбивала с толку.

На несколько секунд он подумал, что вернулся туда, в ту подземную комнату. Ему потребовалась пара минут, чтобы осознать — он ослеплён собственными слезами и таким количеством света, которое не поддавалось осмыслению. Свет лился на него дождём.

Свет лился на них обоих.

Свет лился на неё.

Свет лился на неё даже сильнее, чем на него.

Он струился как нечто физическое, как жидкий aleimi, наполненный золотом.

Он понятия не имел, откуда берётся этот свет.

Этого не могло происходить, пока они оба находились в резервуаре.

Он не знал, где он.

Он знал, что в данный момент его волновало лишь одно — что она здесь.

Она с ним.

Его грудь продолжала болеть, но он почти этого не чувствовал, пока хватался за неё, искал её светом точно так же, как его руки искали её тело. Она оказалась прямо рядом с ним, лёжа на полу из органического металла. Какая-то часть его это знала, но когда его руки подтвердили этот факт, его омыло такое облегчение, что на глазах снова выступили слезы.

Он повернулся на бок, ещё не видя ничего отчётливо, и привлёк к себе.

Он прижал её ещё ближе, ощупав всю, убедившись, что нет травм, абсурдно обеспокоившись тем фактом, что она лежала в торте, и её волосы покрыты растаявшим мороженым.

Она плакала, но он почти не замечал этого.

Вместо этого он плыл через её эмоции.

Он плыл сквозь её свет.

Всё, что он мог замечать — это всё, что он чувствовал в её свете.

Чем больше он ощущал, тем сильнее реагировал его aleimi.

Его свет полыхнул, окутывая её, и она вцепилась в него.

Впервые её свет не пытался оттолкнуть его.

Она вообще ему не противилась.

Никакая её часть не сопротивлялась ему и не пыталась отгородиться.

Поначалу это осознание озадачило его…

А потом он почувствовал, как озадаченность превращается в неверие, в изумлённое ошеломление, когда его свет простёрся дальше, а его аура окружила её горячей аркой.

Он чувствовал её сердце.

Он чувствовал её бл*дское сердце.

Он чувствовал ту боль, пульсирующую в её груди, и осознал, что та боль, которую он ощущал, принадлежала в равной мере ей и ему. Их сердца бились словно единой силой, и так сильно, что его торс дрожал от каждого удара пульса.

Он почувствовал открытость в её свете.

Он почувствовал тот бело-фиолетовый свет, тот драгоценный, деликатный, изумительный свет… и осознал, что плачет вместе с ней.

Поначалу он не мог осмыслить, чем это вызвано.

Он не мог переварить смятение эмоций. Он не мог осознать собственное облегчение из-за того, насколько она открыта, из-за того, что та тёмная металлическая структура, которую он чувствовал в её сердце с самого начала их сессий, наконец-то надломилась.

Он стал целовать её лицо, сцеловывать слёзы, ласкать щеку пальцами, вытирать влагу. В этот раз она не противилась и даже не вздрогнула. Он чувствовал, как вместо этого она притягивает его. А когда к нему вернулась возможность видеть, её ладони обхватывали его руки, одна нога втиснулась между его ног.

Позволив своему весу опуститься на неё, когда она потребовала этого, он безуспешно попытался убрать торт из её волос… а может, убрать её волосы из торта.

Через несколько секунд она заметила его сосредоточенность.

Она озадаченно обернулась и посмотрела вверх, затем, похоже, сообразила, что он делает, и почему так хмурит лоб.

Она поразила его, рассмеявшись.

Это был искренний смех.

Этот смех был наполнен тем светом, тем фиолетово-белым светом её сердца.

Когда он удивлённо посмотрел на неё, она улыбнулась.

На её глаза вновь навернулись слёзы.

— Я испортила твой торт, — сказала она.

Несмотря на её смех, голос звучал надломлено, неразборчиво.

Наклонившись, он поцеловал её в губы. Несколько минут они целовались, и она плакала, пока он окутывал её своим светом.

— Я могу вымыть, — пробормотал он. — Твои волосы… тут есть душ…

Она снова рассмеялась, крепче стискивая его.

Однако она не заговорила, и он ощутил в ней боль, на сей раз не связанную с сексом.

Он чувствовал её внутреннюю борьбу, желание спросить его о некоторых вещах.